Империй. Люструм. Диктатор - Роберт Харрис

В отличие от Квинта, он ничуть не изменился. Его улыбка осталась прежней, а любезность была все так же преувеличенной:

— Тирон, мой дорогой, огромное тебе спасибо за то, что ты так преданно заботишься о моем старейшем друге! — воскликнул он, увидев меня.

Он сохранил прежнюю гибкость, серебряные волосы были все такими же гладкими и тщательно остриженными. Разве что теперь за ним шла застенчивая юная девушка, моложе его не менее чем тридцатью годами, которую он представил Цицерону… как свою невесту!

Я думал, что Цицерон упадет в обморок от потрясения. Девушку звали Пилия. Она была из никому не известной, небогатой семьи, да и особой красотой не отличалась — просто тихая, домашняя, сельская девочка. Однако Аттик был до безумия влюблен в нее.

Поначалу Цицерон крайне огорчился.

— Это нелепо, — проворчал он мне, когда пара ушла. — Он ведь на три года старше меня! Кого он хочет заполучить, жену или сиделку?

Думаю, больше всего его задевало то, что раньше Аттик не упоминал о ней: Цицерон беспокоился, что девушка может повредить их тесной дружбе. Но Аттик был так счастлив, а Пилия — так скромна и жизнерадостна, что вскоре Цицерон изменил мнение о ней в лучшую сторону. Порой он поглядывал на нее чуть ли не тоскливо, особенно когда Теренция пребывала в сварливом настроении.

Пилия быстро стала близкой подругой и наперсницей Туллии. Они были одного возраста и похожего нрава, и я часто видел, как они идут куда-нибудь вместе, держась за руки. Туллия к тому времени уже год как овдовела и, поощряемая Пилией, объявила, что готова снова выйти замуж. Цицерон навел справки о подходящих женихах и вскоре предложил Фурия Крассипа — молодого, богатого, красивого аристократа из древней, но ничем не примечательной семьи, страстно желавшего сделаться сенатором. Крассип недавно унаследовал красивый дом с садом сразу за городскими стенами. Туллия спросила, какого я мнения о нем.

— Не важно, что я думаю, — ответил я. — Вопрос в другом: тебе он нравится?

— Думаю, да, — призналась молодая женщина.

— Думаешь или уверена?

— Уверена.

— Этого достаточно.

По правде говоря, я считал, что Крассипа увлекала мысль о том, что Цицерон станет его тестем, а не о том, что Туллия станет его женой. Но я не стал ничего говорить. Назначили день свадьбы.

Кто может проникнуть в тайны чужого брака? Уж конечно, не я. Цицерон, например, давно жаловался мне на раздражительность Теренции, на ее одержимость деньгами, предрассудки, а также на холодность и грубый язык. Однако тщательно продуманное судебное представление, которое он ухитрился дать в сердце Рима, было устроено ради нее — искупить вину за все беды, свалившиеся на нее из-за его падения. В первый раз за долгое время их супружества он положил к ногам Теренции самое ценное из всего, что мог предложить, — свое ораторское искусство.

Впрочем, Теренция никогда не испытывала желания слушать его речи. Она редко присутствовала при его публичных выступлениях и ни разу не пришла в суд, когда он там говорил. И сейчас у нее тоже не возникло такого желания. Ее мужу пришлось изрядно поблистать красноречием, чтобы убедить ее покинуть дом и спуститься на форум тем утром, когда он должен был выступать по делу Руфа.

Разбирательство шло уже второй день. Обвинители высказались, Руф с Крассом дали свой ответ. Оставалось выслушать только Цицерона. Пока другие говорили, он сидел, с трудом скрывая нетерпение: он не собирался вникать в подробности, а защитники нагоняли на него скуку. Атратин, обладавший необычайно пронзительным голосом, поведал, что Руф — развратник, постоянно предающийся наслаждениям, погрязший в долгах, «красавчик Ясон, вечно гонящийся за золотым руном». Птолемей будто бы заплатил ему, чтобы он запугивал александрийских посланников и подготовил убийство Диона.

Следующим выступал Клодий, сказавший, что его сестра, «скромная и почтенная вдова», была одурачена Руфом и дала ему золото по доброте душевной — ибо полагала, что деньги пойдут на общественные развлечения. Но Руф воспользовался ими, чтобы подкупить убийц Диона, а потом дал яд слугам Клодии, намереваясь убить ее и замести следы.

Красс, как всегда медлительный и тяжеловесный, и Руф, со своей обычной живостью, дали отпор тому и другому. Но все склонялись к тому, что обвинители добились успеха и юного подлеца, скорее всего, признают виновным. Так выглядело положение вещей, когда на форуме появился Цицерон.

Я проводил Теренцию на ее место, в то время как ее муж проложил себе дорогу через многотысячную толпу зрителей и поднялся по ступеням храма к присяжным — их было семьдесят пять. Рядом с ними сидел претор Домиций Кальвин со своими ликторами и писцами; слева помещались обвинители, позади которых выстроились свидетели с их стороны. В первом ряду, скромно одетая, но привлекавшая к себе всеобщее внимание, сидела Клодия. Почти сорокалетняя, она все еще была красива: величественная, со своими знаменитыми глазами, огромными и темными, которые в один миг излучали сердечность, а в следующий — грозили убить. Было известно, что они с Клодием необычайно близки — причем настолько, что их часто обвиняли в кровосмешении.

Я видел, как Клодия слегка повернула голову, чтобы проследить за Цицероном, пока тот шел на свое место. Лицо ее было презрительно-равнодушным. Но она, должно быть, гадала, что будет дальше.

Цицерон поправил складки тоги. Никаких свитков при нем не было. На громадную толпу спустилась тишина.

Цицерон посмотрел туда, где сидела Теренция, а потом повернулся к присяжным:

— Если бы здесь, судьи, случайно присутствовал человек, незнакомый с нашими законами, судоустройством и обычаями, то он, конечно, с удивлением спросил бы, какое же столь ужасное преступление разбирается в эти торжественные дни, когда все судебные дела приостановлены? И услышал бы, что юношу блестящего ума, деятельного, влиятельного обвиняет сын того человека, которого сам этот юноша в настоящее время привлекает и уже привлекал к суду, и что его обвинителей снабжает денежными средствами распутная женщина[90].

По форуму прокатился оглушительный рев — как в начале игр, когда знаменитый гладиатор делает свой первый выпад. Именно на это все явились посмотреть!

Клодия уставилась перед собой, словно превратилась в мраморную статую. Уверен, она и ее брат никогда не выдвинули бы свои обвинения, если бы предполагали, что против них может выступить Цицерон. Но теперь путь к отступлению был отрезан.

Дав понять, что будет дальше, мой хозяин продолжил выстраивать защиту. Он нарисовал портрет Руфа, по которому того никогда не узнали бы его знакомые, — здравомыслящего, предающегося упорному труду слуги государства, главным несчастьем которого стало то, что он «не родился безобразным». Это и привлекло к