Набег язычества на рубеже веков - Сергей Борисович Бураго
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Но вернёмся к Пушкинской конференции в Киевском национальном университете. Доклад С.Б. Бураго стоял последним на Пленарном заседании в программе конференции – «О мелодии, композиции и смысле «Медного всадника» А. С. Пушкина». Я с огорчением видела, что Сергея Борисовича пока нет (может, его вообще не будет? Может, он отказался участвовать в заседании?). А «пленарные» доклады уже читали один за другим, многие из них были интересными, квалифицированными с литературоведческой точки зрения, но достаточно традиционными в своей постановке вопроса и сосредоточенными, в основном, на остро дискуссионной теме: Пушкин и Украина. И, наконец, в последний момент появляется Сергей Борисович как докладчик. Он докладывает очень живо: как опытный педагог он знает, о чем именно надо доложить, а что оставить «за кадром», в «рабочем порядке». Его тему и её раскрытие аудитория воспринимает положительно, даже восторженно, потому что Бураго удаётся сочетать трудно вообще сочетаемое: результаты конкретного эксперимента (он говорит об «акцентной частотности» «Медного всадника», о его ритмомелодике и именно мелодии данного стиха) с творческими обобщениями, т. е. органически соединяет анализ структуральный, в какой-то мере формальный, с анализом идеи, темы, художественной образности произведения, даже его «подтекста» политического, выдвигая свою версию пушкинского замысла поэмы. Обычно доклады такого типа неотвратимо «распадаются» – на анализ формальный или же только историко-литературный. А вот объединить это как раз и удалось Сергею Борисовичу и в самом докладе, и в разделе книги, «Медному всаднику» посвященном. Тут автор и доклада, и книги показал своё умение мыслить одновременно и научно, и литературно-творчески.
Во второй половине дня начались заседания секций. По программе главную – Литературоведческую секцию – должны «вести» мы с Сергеем Борисовичем – сопредседатели. Это задание ответственное: много приезжих; докладчики и авторы сообщений – люди уважаемые, но разного научного ранга (по званиям); разного возраста; рабочего опыта; разных взглядов и темпераментов. Мне неоднократно приходилось вести такие «секционные» заседания: на Славистических конференциях, «Чтениях» памяти моего отца, даже на Международных съездах славистов, и я знаю, что от председательствующего в данный момент многое зависит, от его умения поддержать «новатора» или же, наоборот, «осадить» некорректного докладчика, ввести дискуссию в нужное русло или же, напротив, «вывести» её из «узкого залива» на широкий гуманитарный «фарватер». В Киевском университете я сейчас не работаю как лектор, а лишь бываю вот на таких конференциях (как докладчик или же просто слушатель). Многих уже не знаю. К тому же, у меня остался ещё не прочитанный сегодня мой собственный доклад о «диалогизме» «Евгения Онегина» – доклад не безумно новаторский, но я все же стремлюсь в нем объединить вопросы литературоведческие с лингвостилистикой (а как это у меня получится, как примет мои тезисы научная аудитория, конечно же, меня волнует). Сергей Борисович с пониманием и тёплым участием смотрит на меня и предлагает, что вести заседание, во всяком случае, пока я «не доложу», будет только он. Он – мужчина (всегда авторитетнее и энергичнее), и он лучше меня знает вузовского слушателя. И он действительно осуществляет своё руководство весьма решительно по содержанию, но очень вежливо и спокойно по форме. А дискуссия – горяча. Много вопросов возникает, в частности, вокруг «гофманианства» и мистики «Пиковой дамы»: Насколько тут оригинален и «загадочен» сам Пушкин? Новое ли это слово в русской прозе и т. д.? Порой создаётся такое впечатление, что Пушкин вообще ничего другого и не написал, а является автором лишь одного, единственного «нашумевшего» произведения, прославившего, однако, его имя. Совершенно забыта «Капитанская дочка», почти забыты «Дубровский» и «Повести Белкина». Они, конечно же, написаны в другом стиле, но, тем не менее, это тоже Пушкин-прозаик! Сергей Борисович мягко и уверенно обращает внимание докладчиков и слушателей именно на этот момент, а также вообще на русский аспект и русский контекст творческого величия писателя, как бы интересен ни был для кого-то Гофман.
Дальше в фокус внимания собравшихся попадает «Евгений Онегин». И тут снова много нового (подлинного и мнимого). Оказывается, что этот роман в стихах поистине неисчерпаем для исследования, хотя желание сказать «совершенно новое слово» в этом разрезе у одной молодой приезжей докладчицы противоречит всем доводам логики. Докладчица утверждает: ей удалось раскрыть «тайнопись» «Евгения Онегина» в том смысле, что главной героиней этого произведения является не Татьяна, а… Ольга Ларина, и что на самом деле Ольга – намного сложнее с психологической точки зрения, чем её старшая сестра. Удивлённый зал молчит. Чувствуя своё право сопредседателя вмешаться, я пытаюсь «жарко» вступить в спор с докладчицей, доказывая ей, что «Евгений Онегин» – отнюдь не «гофманианская» мистическая загадка, даже не «Пиковая дама», о которой сегодня столько говорилось, тем более, что характеристика Ольги даётся самим автором весьма просто и последовательно: зачем же доказывать недоказуемое и всё ставить с ног на голову? Сергей Борисович делает мне знак глазами – успокоиться и со скрытой внутренней насмешкой, а внешне уравновешенно и вежливо, заставляет докладчицу саму продемонстрировать всю абсурдность своих утверждений: докладчица ничего процитировать наизусть не может, а он как раз может, так, значит, что имел в виду Пушкин?
Мой доклад о «диалогизме» «Евгения Онегина» Сергей Борисович слушает уважительно и внимательно. Он тотчас же подмечает его сильные и слабые стороны. Ему нравится, что я понимаю «диалогизм» этого произведения не только как «внутренние» беседы персонажей в их неизменной индивидуальной характеристике, а, прежде всего, как «диалог» с читателем разных видов и везде как более широкую проблему понимания художественного произведения в читательской среде разных эпох, вплоть до «открытости финала», когда читатель сам должен многое от себя «додумать». Но Сергею Борисовичу, видимо, кажется слишком прямолинейной и односторонней моя характеристика Ленского как «поверхностного» романтика. Он хочет уточнить, так ли именно думал Пушкин? Может быть, я слишком снисходительна к Онегину и несправедлива к Ленскому? Я напираю на то, что часть «вторая» пушкинских мыслей о дальнейшей судьбе Ленского (если бы он остался жив: «а может быть, и то – поэта обыкновенный ждал удел…») не случайно даётся автором «Евгения Онегина» как часть вторая, наиболее вероятная, наиболее правдоподобная. Пушкин, по моему мнению, не считал Ленского ни очень умным, ни очень дальновидным. Онегина сразу же удивила его восторженная любовь к Ольге – натуре однозначно простой, далёкой от романтики, значит, и собственный романтический психологизм Ленского тоже был весьма не сложен и не глубок. Возникшая между нами беседа на тему
