Пламенеющие храмы - Александр Николаевич Маханько
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Что ж, прекрасно! Я уверен, доктор, что у вас всё получится. Я вижу, что у вас есть твердость убеждений, решимость характера и бесстрашие. Но здесь вам оставаться нельзя. Куда думаете податься? Может быть я смог бы оказать вам в этом какую-то услугу?
– О нет, благодарю вас. Все свои дела здесь я закончил и уже завтра должен уехать. Направлюсь в Базель, потом в Страсбург, надеюсь там найти своего старого университетского друга. И займусь наконец своим «Наставлением».
Карета не спеша катилась по пыльной улице Нуайона, то здесь, то там попадая колесами в лужи и рытвины. Мощеные камнем мостовые как и собор остались где-то позади. Леммель, сидя на своем диване, в беседе исподволь разглядывал и изучал своего неожиданного собеседника. Ранее он его встречать не мог, в этом нет сомнения. Но в то же время его не отпускала мысль, что он уже знает сидящего перед ним человека или уж точно слышал о нём. Но имя Жан Кальвин ему ничего не говорило. А между тем тот сидел напротив него, иногда поглядывая из-за занавески наружу и щурясь от света, отраженного от витиеватой буквы Б.
– Мсье Леммель, прошу вас скажите вознице, чтобы остановил карету. Я бы хотел выйти здесь.
– Здесь ваш дом? Но в таком случае вас наверняка тут найдут солдаты, чтобы арестовать.
– Я знаю. Но здесь поблизости живет одна дама, у которой я смогу найти убежище. Уверен, она не откажет мне в приёме.
– Ваша дама сердца?
– О нет, это женщина, которая заменила мне мать, когда та скончалась много лет назад.
– Простите.
Леммель дал сигнал вознице, карета остановилась.
– Благодарю вас от всей души, мсье Леммель, за ваше участие. Мне, право, неловко, что мне пришлось доставить вам столько хлопот. Прощайте.
– Очень интересно было с вами познакомиться, дорогой доктор. Мне кажется, это не последняя наша встреча, буду рад увидеть вас снова. Да поможет вам Бог!
Жан вылез из кареты, огляделся и через мгновение скрылся в одном из проулков. Леммель приказал вознице отправляться обратно на площадь. Сидя в карете, он призадумался. «Жан Кальвин? Не припоминаю. Кто он таков? Молод, смел, убеждён. Блестяще образован. Намерен посвятить себя духовной стезе, но в пику Церкви. И что это за «Наставление в христианской вере»? Дешёвый пасквиль против Рима? Нет, не похоже. По всему видно этот молодой человек достаточно серьёзен. Слова его и манера держаться там в соборе и здесь со мной четко свидетельствуют, что действует он не из обиды, не из злобы и уж тем более не из корысти. Не вопреки чему-то, а по собственным, не зависимым мотивам. А как он сумел обуздать толпу! Всего несколько его фраз и та обратила свой настрой против самой же себя. Такое умение дорогого стоит. Более того, похоже у него уже есть своя собственная идейная основа, которую он в состоянии аргументировать и защитить. Нужно непременно найти и прочитать это его «Наставление». Уж не наметки ли это чего-то, что может стать доктриной?»
При этих мыслях у Леммеля в груди похолодело. Уж не тот ли, кто сидел перед ним минуту назад и был тем самым человеком, появление которого давно обещали астрологические карты и который должен был потрясти многие устои? Не факт, что это он. А если это все же он? Но тогда как он, Леммель, мог его отпустить? Что же теперь делать?
Стуча колесами по мостовой, карета снова въехала на городскую площадь перед собором. По случаю праздника на площади было людно. Здесь же рядами стояли накрытые столы со всевозможными угощениями, загодя припасёнными самими горожанами. Тут же на телегах громоздились открытые по такому случаю бочки с вином. Кругом слышались шум, шутки, смех. Собравшись вместе, под звуки лютни обитатели Нуайона и окрестностей распевали свои разудалые песни и лихо отплясывали на брусчатке. Народ во Франции всегда умел праздновать и всегда делал это от души. В этом добром, безудержном веселье уже мало кому было дело как до соборного возмутителя спокойствия, да покарает того Господь, так и до бедняги-епископа, дай Бог ему здоровья.
– Господин Якоб, я всё узнал! – чуть не прокричал Люсьен, ввалившись в карету. Очевидно, что всеобщая атмосфера веселья, царившая на площади, не оставила равнодушным и его, – конечно не всё, но кое-что. Зовут его Жан Ковень …
– Что? Как ты сказал его зовут? -воскликнул уже сам Лем-мель, словно от неожиданности.
– Жан Ковень. В этом городе он и родился. Тут же живут его братья и сёстры. Матери нет, давно умерла. Отец тоже. Самого его тут мало кто помнит. Как отроком отбыл в Париж, так с тех пор почти не появлялся. Отец его был здесь большая шишка, не то королевский прокурор, не то глава капитула. Потом разругался со всеми, был отлучён от Церкви и даже похоронен не на кладбище, как все христиане …
Леммель слушал всё это в пол уха. Многое ему стало ясно, едва он услышал имя. Теперь он понял, почему этот молодой человек показался ему знакомым. Имя Жана Ковеня не единожды попадалось ему в письмах его доверенных людей. У Лем-меля они были во всех уголках Европы. Большинство из них состояли при дворах сановных персон, будь то короли, герцоги или князья. Были ли это особы титулованные или безродные значения не имело, и те, и другие находили в сотрудничестве с Леммелем свои выгоды. Но, не оценимое для них, для самого Леммеля это сотрудничество влекло выгоды несравнимо большие. История с Климентом VII была показательна, но далеко не единственна. Имя Жана Ковеня встречалось в сообщениях не часто. Наверное потому, что он не был замечен ни в придворных интригах и склоках, ни в адюльтерах, ни в воровстве, ни в других глупостях, свойственных вельможному кругу. Однако имя Ковеня упоминалось в связи с культурными салонами и тайными собраниями противников Церкви. И всегда он характеризовался как юноша строгих правил и твердых убеждений. Не выскочка и не зачинщик, в спорах с оппонентами непоколебим и весьма рассудителен. Во всём этом сегодня Леммель сам невольно убедился. И вот сейчас в один момент беспорядочная куча событий и фактов сложилась для него в стройный пасьянс. Всё встало на свои места.
«Ковень. Кальвин. Как же я не догадался? Нынешние молодые люди любят
