Остров Немого - Гвидо Згардоли

в высокой душистой траве и держал в загорелых руках письмо с почтовым штемпелем северного города. Письмо безжизненно повисло, потому что Эйнар не умел читать и буквы не имели для него никакого смысла. Но отец объяснил их значение, и Эйнар размышлял о том, как простые символы на бумаге могут причинить столько боли.

Письмо ему передал дед несколько дней назад, когда Эйнар был у него в лавке.

Уже два года – с тех пор как Эйвинд покинул остров – за покупками в Арендал ездил Эйнар. Какое-то время этим занимался Арне – он не хотел, чтобы Эйнара захватили те же иллюзии, что и старшего сына. Старый Финн Хёбаак, к сожалению, больше не мог помогать – он ушел в мир иной. Но маяк и обучение Эмиля требовали постоянного присутствия Арне на острове, и поэтому он сдался и позволил Эйнару каждые три недели ездить за продуктами.

– Имей в виду, если я почувствую запах алкоголя, когда ты вернешься, клянусь, ты до конца жизни больше не сядешь в лодку! – сказал отец Эйнару, когда тот в первый раз собирался в город. Арне пребывал в уверенности, что, заставив сына держаться подальше от таверн, он убережет его от неприятностей и глупых идей.

И Эйнар послушно обходил таверны стороной. Он оставался равнодушен к акевиту и не интересовался болтовней с завсегдатаями таких заведений – по большей части пьяницами и лжецами. Однако в городе ему нравились движение, суета, экипажи, лошади, магазины, оживленность людей, которые, казалось, всегда находили чем заняться и куда пойти. Он приходил в восторг, просто наблюдая за жизнью улицы, пока приказчик в лавке деда собирал и укладывал нужные ему вещи.

Но, несмотря на эмоции и впечатления, которые дарил ему город, он ни за что не хотел бы переехать сюда. Ему достаточно было изредка бывать здесь и знать, что, когда он работает по дому или готовит ужин для отца и брата, где-то, на другой стороне пролива, в большом городе, люди спешат, пьют, едят, покупают дорогие платья, дерутся, ухаживают за женщинами, расстаются, одним словом – живут. Он наблюдал за горожанами с любопытством, но без зависти и тоски. «До следующего раза», – говорил он себе, когда пора было возвращаться, и шел к морю, радуясь тому, что у него был особенный день, но скоро он вернется в тишину своего острова. «До следующего раза!»

Из той последней поездки Эйнар вернулся с посланием. От него не ускользнуло беспокойство, мелькнувшее в глазах деда, когда тот передавал ему конверт. Но Эйнар решил, что это связано с какими-то личными страхами, печалями или заботами старика, а никак не с письмом. Получение писем с Большой земли стало для семьи Бьёрнебу обычным делом. Это случалось десятки раз, и все сообщения были связаны с маяком – вроде навигационных инструкций или уведомлений о проверке. И каждый раз после прочтения очередного послания Арне доставал из сундука со своими инициалами табличку шведского инженера, чье имя он напрочь забыл, и вешал ее над дверью маяка. На табличке был изображен герб немецкой герцогской династии Гольштейн-Готторпов, претендовавшей на королевскую власть в Швеции. Эту табличку Пелле Йолсен снял, взяв с Арне обещание, что тот спрячет ее и будет доставать только во время официальных визитов.

Но однажды вице-доминус его королевского величества прибыл для проверки без предварительного уведомления. Арне поспешно послал Эмиля за мемориальной доской, а сам принялся отвлекать чиновника разговорами. Мальчик тут же понесся в дом, раскрыл сундук и схватил доску, завернутую в ткань. Он отдал ее Эйвинду – тот поднялся на стремянку и кое-как прикрепил ее к выступу стены. «Идут!» – крикнул Эйнар, следивший за дорожкой, и когда наконец вице-доминус, обеспокоенный такой неуместной задержкой, подошел ко входу в маяк и поднял голову, то поразился. В спешке Эмиль схватил первый попавшийся сверток, полагая, что он единственный, а Эйвинд даже не обратил внимания на то, чтó приколачивает к стене. Над дверью маяка висел не шведский королевский герб, а парадный портрет супружеской четы Йолсенов – тот самый, что прежде красовался над камином, а после смерти Гюнхиль пылился в сундуке.

Однако в этот раз на конверте не было печатей Королевского морского флота, а отправитель был незнакомый.

Недолго думая, Эйнар сунул письмо в карман старой куртки и забыл о нем. А вспомнил только пять дней спустя, когда его куртка упала с железного крючка и конверт вывалился.

Эйнар удивился, поднял его и передал отцу: Арне читал неважно, но всё же мог складывать буквы в слова.

В письме говорилось, что Эйвинд мертв.

Это случилось шесть месяцев назад, весной, где-то в горах на севере. Он и еще трое партизан участвовали в диверсии против шведской армии. Арне так и не понял из письма, где Эйвинд пропадал сразу после того, как покинул остров, но уже через год сын стал частью повстанческого движения, которое боролось за независимость Норвегии.

Движение носило имя Рагнхильды – в честь древней королевы. Диверсию раскрыли, и Эйвинд был убит. Автор письма был одним из участников той неудачной партизанской операции. Он писал, что нужно гордиться Эйвиндом, потому что тот отдал свою жизнь как герой.

Но для Арне, для Эйнара и Эмиля героизм Эйвинда почти не имел значения. Всё, что им осталось, – неизмеримая черная пустота и боль, пронзающая боль, в которой не было ничего героического.

Внизу письма была приписка. Автор сообщал, что шведские солдаты не захотели возвращать тело Эйвинда, но он всегда пребудет в памяти друзей и семьи.

Эйнар сидел в высокой душистой траве с письмом в руках, глядя на надгробие матери. Он спрашивал себя, найдет ли когда-нибудь его брат Эйвинд успокоение здесь неподалеку, среди родных скал.

Арне покинул остров еще утром, оставив Эйнара и Эмиля охранять маяк. Он отправился за мертвым сыном, как когда-то – за новорожденным ребенком.

«Я буду раньше, чем закончатся припасы», – сказал он. Так и случилось.

11

Арне вернулся через две недели. Он приплыл под тяжелым осенним небом с деревянным гробом, закрепленным на