Остров Немого - Гвидо Згардоли

– Эмиль! – позвал он.

Эйнар встал рядом с ним. Упершись руками в землю и чуть ли не засунув голову в расщелину, он крикнул:

– Эмиль!

Они услышали слабый голос брата, который отражался от каменных стен и шел, кажется, из темных глубин земли:

– Я здесь! – ответил Эмиль.

9

Эмиль сказал, всё дело в приливе. Из-за него он остался в ловушке там, внизу. Семья собралась дома, и младший брат рассказывал о своих злоключениях, глядя на родных виноватыми глазами, которые сделались как будто больше и выделялись на осунувшемся лице.

Как оказалось, Эмиль нашел расщелину, о которой говорил Эйвинд, увидел крест и решил залезть внутрь. Ему хотелось найти сокровище Вассмо – самому, без помощи братьев.

Он заметил крест и потому забрался в пещеру. Собственно, это была даже не пещера, а ниша – чуть побольше ванны, где они мылись раз в неделю по очереди – сперва старшие братья, потом Эмиль, – и в ней не оказалось ничего, никаких сокровищ, только крабы и насекомые. Но он так замечтался о кладе, так глубоко задумался о Вассмо и его кровавых деяниях, что пропустил время прилива, скорость которого удивляет даже моряков. Это и помешало Эмилю выбраться наверх. Он стал кричать, отлично понимая, что его голос так и останется внизу, а если и сумеет подняться, то всё равно дом и маяк слишком далеко, а птицы чересчур шумные, чтобы братья смогли его расслышать.

Когда он закончил свой рассказ, настала очередь Арне. Он втолкнул Эмиля в спальню и запер дверь. Потом он закрыл входную дверь и, задыхаясь от жары, замер в центре комнаты, словно раздумывая, как поступить. Но Эйвинд уже знал, что ждет его и брата, – тот, сжавшись от страха, сидел рядом. Он взял его за руку и, как старший, стал успокаивать, хотя вина за случившееся лежала на нем, а значит, теперь его ждало более тяжелое наказание, чем Эйнара. Так и вышло. Арне задал несколько вопросов, но лишь затем, чтобы узаконить свое право наказывать и миловать, после чего снял подтяжки и, ухватив их как плетку, сделал то, что собирался.

Вечером отец и братья вновь собрались за столом. О том, что произошло, можно было догадаться по напряженной тишине, черепкам глиняного кувшина, неестественной позе Эйвинда и взгляду маленького Эмиля, прикованному к пятнам крови на подтяжках отца. Малыш тщетно пытался нащупать рукой костяную рыбку, которую подарил ему брат и которую он в тот день потерял.

Свежий ветер нагнал большие черные тучи, закрывшие звезды.

Ночью, когда Арне и мальчики уже легли спать, начался дождь. И летний вечер, казавшийся вечным, растаял быстро, как и мечта о сокровищах легендарного пирата. В мучительном и долгом ожидании сна Эйнар почувствовал, что всё больше ненавидит отца и лучше бы смерть забрала его, а не мать. Он сожалел, что сокровища Вассмо – лишь выдумка Эйвинда, повод повеселиться, игра, попытка вдохнуть жизнь в однообразие лета. Теперь Эйнар знал, что бы он сделал с пиратским кладом, если бы тот и вправду существовал.

Он бы вернул маму.

Конечно, Эйнар понимал, что это невозможно. Но разве плохо – просто помечтать? Одно время он грезил богатством и сокровищами, а теперь вот позволил себе безобидную роскошь – хотя бы в краткие мгновения перед сном пофантазировать о том, что мама жива и лежит рядом с ним, поглаживая его по волосам и рассказывая интересную историю. И – странное дело – эти мечты рождались не от мыслей о сокровищах, а от осознания, что никаких сокровищ нет.

10

Снова пришел сентябрь.

Эйнар сидел в траве, высокой и душистой, возле могилы матери, плитой для которой служила обычная сосновая доска. Со слов Арне, Гюнхиль была простой женщиной, с незамысловатыми манерами и мыслями, и хотела обычную неприметную могилу. На скалистом острове нелегко найти подходящее место, и Гюнхиль похоронили среди камней. Со временем они обросли травой.

По небу пролетела стая уток, и тень от этой шумной стаи скользнула по сгорбленной спине юноши.

Ему показалось, будто он услышал песню горбатых китов. Такой песней или плачем киты прощаются с водами, которые вскоре станут слишком холодными для них: «До свидания!»

Эйнар помнил похороны матери смутно – в конце октября 1831 года ему шел шестой год. Тетушки взяли на себя заботу об Эмиле, родившемся всего за два дня до этого, и какое-то время держали его у себя, в городе, пока Арне не пришел за ним.

– И как ты думаешь управляться один с тремя детьми? – спросил его тесть. – Оставь малыша моей дочери Софи. Она родила несколько месяцев назад, и у нее много молока. Хватит и на твоего.

– Будет расти на козьем молоке, – сказал Арне. – Но рядом со мной.

– Не забывай, что тебе надо еще и работать на маяке! – настаивал Йолсен.

– Ничего. Пока я буду на маяке, о нем позаботится Эйнар.

– Тогда, может, подыскать женщину, чтобы приглядывала за мальчиками? Пусть приедет и живет на острове. Подумай, Арне, прошу тебя.

Но какая женщина согласилась бы переехать на продуваемую всеми ветрами скалу, чтобы стать прислугой для нелюбимого мужчины и трех чужих детей?

Арне не хотел ничего слышать. Завернув Эмиля в грубое одеяло из овечьей шерсти, он сел на лодку и уплыл, даже не обернувшись.

Эмиль выжил благодаря заботе Эйнара и молоку Перниллы. Он был не такой крупный, как братья, и отставал от них, из-за чего с самого начала получил прозвище Малыш.

Никто из них никогда не произносил этого вслух, но все, включая Арне, верили, что последнее дыхание Гюнхиль – словно душа – перешло в хрупкое тельце Эмиля и сделало его особенным.

Эйнар сидел