Поймём ли мы когда-нибудь друг друга? - Вера Георгиевна Синельникова

для моего отъезда на Север — болезненность моей матери — помог мне преодолеть случай. Пришло письмо от моей двоюродной сестры — она хочет приехать сюда учиться. Так что мать отпускает меня, хоть и очень расстроена, что мы будем вдали от неё. С ней я говорил уже после того, как выяснил, что в виде исключения мне может предоставлена возможность сдать этой весной экстерном зачёты и экзамены зимней сессии шестьдесят пятого года, а дипломную работу писать по материалам вашей экспедиции, раз уж у вас такая серьёзная геофизика.

Я рад, что меня ожидают такие серьёзные нагрузки — время будет лететь быстрее. О том, чтобы поехать на Север весной, речи нет. Дело в том, что кроме моральных обязательств, существует ещё и денежный долг — когда я затеял перепланировку и ремонт нашего дома в Пригороде, Белов субсидировал строительство. И всё-таки я очень доволен собой и жду твоей похвалы. Меньше года, Данусь! Разве не славно я всё устроил?

Должен признаться, моё решение вызвано скорее не убедительностью твоих дифирамбов Северу, а пониманием, что ты не покинешь Север, пока с а м а не убедишься в своей неправоте. По тому, на сколько точен твой взгляд, на сколько он неравнодушен ко всему вплоть до мельчайших деталей, можно надеяться, что прозрение наступит скоро, но девяти месяцев маловато, так что к сентябрю подыскивай вагончик для двоих. А пока я буду зудеть над твоим ухом, буду перечить тебе больше по привычке, чем из желания переубедить тебя.

Даже короткая история наших с тобой взаимоотношений со всей очевидностью указывает на то, что переубедить человека практически невозможно. Каждый слышит, улавливает, усваивает то, к чему он уже подготовлен своим внутренним развитием. Мои наставления, на которые я в сущности не имею права, большей частью проходят мимо твоих ушей, равно как и я способен воспринять далеко не всё из того, что ты так стремишься мне поведать, Но это не так уж важно, Данусь. Главное, что мы чувствуем друг друга, и в этом нам ничего не мешает — ни расстояния, ни разногласия, ни наше окружение. Чтобы сохранить это чудо, я, как видишь, готов на всё. Я сделаю всё, чтобы мы не расставались.

Обитателей вашего Ноева ковчега по твоим зарисовкам я представлял довольно живо, но как обременённый жизненным опытом и уважающий себя контрабас, не стану вносить в свою партию фальшивых нот. Ну, не принимает моя душа пафоса, хоть ты тресни. Читаю и думаю: неужели чёрный ящик — один Аскольд? А может, такое можно сказать о каждом из нас? Ведь, в конце концов, Данусь, что мы о себе знаем, и что из этого знания не является заблуждением? Об этом мы уже говорили с тобой, хотелось бы добавить, что каков бы ни был взгляд — поверхностный, глубоко научный или философский, в сущности, ещё никому не удавалось свести концы с концами в понимании того, что есть человек. Каждое последующее учение опровергает предыдущее, чтобы затем самому быть отвергнутым или поглощённым какими-то более полными представлениями, которые в итоге оказываются отнюдь не исчерпывающими. Попытки найти к человеческой природе универсальный ключ вроде сеченовской теории рефлексов или психоанализа Фрейда, просто делают очередной, более глубокий срез, в котором не сведённых концов оказывается несравненно больше, чем в предыдущем, и этот парадокс не столько повод для пессимизма, сколько свидетельство непознаваемости человека. Но непознаваемость — это же бесконечность, Данусь! Выходит, каждый человек бесконечен. Не только солнечная Дарья, любвеобильный Удальцов или правильный во всех отношениях Круглов, но и Стасик с Нонной и «вшивота» из вашего общежития. Таким образом, можно считать математически доказанным, что не только каждый человек, включая и нас с тобой, моя милая Данусь, но и состоящая из отдельных человеков каждая народность, включая формирующихся в особых условиях северян, — это чёрный ящик, да хорошо бы ещё, чтобы не ящик Пандоры.

Конечно, я тебя слегка поддразниваю, не сердись, просто у меня отличное настроение. Если вдуматься, до нашей встречи осталось совсем немного. Старина шестьдесят третий доживает свои последние денёчки. Иногда я злился на него, но, в сущности, зря — ведь даже разлука с тобой — это жизнь. Я вечный его должник и припас для прощания с ним бутылочку доброго вина. Но когда настанет черёд встречи Нового года, одной бутылочкой не обойтись, я буду всячески задабривать его, чтобы он не выкинул какой-нибудь фортель. Первый бокал я выпью, когда наступит на далёкий край материка, где обитает симпатичный гомо заполярис. Вторую, третью, четвёртую рюмочки буду пропускать по мере продвижения новорождённого на запад. Ну, а когда он доберётся до меня, мы с ним по-дружески уже не будем считать рюмки. Не хмурься, милая Данусь, — чему быть, того не миновать. Сама посуди, ведь это не повод, а событие, а когда на земле совершаются события, не выпить — большой грех, спроси у любого.

Всё это, разумеется, шутки, хоть и в каждой шутке…. К удивлению окружающих и своему собственному, веду я себя вполне прилично. Со дня твоего отъезда я не налился ни разу, а искушение, надо признаться, ходит по пятам. Я устоял даже тогда, когда из твоего письма выяснилось, что и тебе, и даже твоему отцу известно про мебель в Пригородном доме. Я был буквально убит и попенял матери, что она открыла раньше времени эту тайну. Ведь я оставлял этот козырь на потом, на тот случай, когда ты во мне разочаруешься окончательно. Теперь всё пропало. Тебе известен мой единственный плюс, остальное — безнадёжные мрачные минусы. Даже в признании твоего отца я не нахожу утешения. Пожалуй, он решил, что я краснодеревщик, интересы которого не идут дальше морёного дуба.

Впрочем, я как всегда не прав. Есть у меня в запасе ещё один плюс, которому вряд ли можно что-нибудь противопоставить. Это моя любовь. Люблю тебя, Данусь! Как хотелось бы мне постоять под твоим окном, увидеть твой чудный профиль. Его прекрасные черты безошибочно уловил мсьё Анатоль.

С Новым годом, годом нашей встречи!

Пиши!

Всегда и весь твой

__ __ __

11.01.1964 г

Дана

пос. Дальний

Милый мой краснодеревщик!

Дремучий неисправимый философ!

Я не просто хвалю тебя, целую в макушку и нежно глажу по загривку, а я признаю твое абсолютное первенство в области принятия гениальных решений.

С тайным страхом ждала я твоего письма. Выбирать между тобой и Севером сейчас мне было бы просто невыносимо, потому что я действительно влюбилась. Она-таки приворожила меня — эта