Поймём ли мы когда-нибудь друг друга? - Вера Георгиевна Синельникова

совсем не похожее на прежнее ожидание чудес, но более глубокое и живое. Всё правильно, говорит Реня, это начинает действовать магия Севера.

Говорят, кто однажды связал свою жизнь с небом или морем, тому долго оставаться на земле невмоготу. Может, и у Севера есть какое-то непреодолимое притяжение? Между прочим, зимняя тундра напоминает море: волны бегут и бегут из бесконечности в бесконечность — это ветер гонит низко над землёй снежную зыбь, а снежные барханы встают, как валы. Совсем не трудно, идя сквозь пургу. Когда голову сдувает в одну сторону, а туловище в другую, ноги — в третью, вообразить себя судёнышком, которое со злобой швыряет буря в открытом океане. Но в сердце ответной злобы не возникает. Это похоже на ежедневный маленький экзамен строгому учителю, и в тёплой лаборатории, сбросив торбаса, чувствуя, как ещё горят от ветра щёки, и ломит пальцы на руках, тихонько радуешься своей очередной пятёрке.

Мне кажется, живу я здесь давным-давно. Удивительно, неужели я когда-то пила воду из крана вместо того, чтобы получать голубой прозрачный напиток из нарубленного топориком в лунную ночь плотного слежавшегося снега? Неужели я обходилась без красной рыбы? Ела свежую картошку? Ходила в кафе «Мороженое»? Неужели и сейчас где-то горят светофоры, шуршат программки в концертных залах? Неужели на свете есть ещё что-то, кроме нашего посёлка и экспедиции?

Знаешь, что любопытно? Даже те, кто ругает Север и якобы дожидается конца своей «ссылки», если и уезжает, то ненадолго. Видимо, есть в здешних местах что-то такое, что перевешивает все блага цивилизации и что вопреки твоим утверждениям невозможно в других широтах.

Мы не на острове, но все говорят: «улетел на материк», и это подчёркивает отдельность, обособленность Севера от остального мира, которую не поймёшь умозрительно — её надо ощутить. Сама же экспедиция обособлена вдвойне, значительностью своей роли. Расположение школы, больницы, разных контор и учреждений вдоль улицы, спускающейся к порту, подчёркивает их второстепенность, подчинённость. Сколько завезут грузов, каким будет население посёлка, нужно ли ещё строить дома зависит от того, как поработают мои коллеги. Здесь сосредоточена вся их жизнь, и каждый настолько на виду у других, что камуфляж не просто не нужен, а невозможен.

Может быть, Реня прав, и здесь, в условиях естественного отбора суровым климатом, отсутствием театров и ресторанов, практически ненормированным трудом, формируется новая многонациональная народность, к которой не очень- то применимы твои точные неоспоримые рассуждения.

А может быть, мой взгляд, слишком поверхностный, не замечает того, что тебе кажется очевидным.

Так или иначе, спорить с тобой не стану: Нонна, с её вечной сигареткой в зубах, слегка завуалированным сквернословием и тягой к спиртному, так же, как муж её Стасик, промышляющий сбором бутылок на помойках (говорят, зарабатывает большие деньги) и отстрелом бродячих собак, и кое-кто ещё кажутся мне исключением, поддерживающим видовое разнообразие северян. А в основном люди Севера настолько колоритны, что на месте художников, которые, по рассказам старожилов, слетаются сюда по весне, чтобы рисовать пейзажи, — на их месте я занималась бы портретной живописью и создала бы целую галерею. Жаль, что мне удаются только наброски, да и то по настроению. Зато я не могу нарадоваться тому, что отец научил меня чувствовать Слово. Если б ты знал, как я люблю писать тебе письма! Даже если на это уходит ночь, я не устаю. Но раз уж ты не в восторге от моих коллег, вернее, от того, как я их тебе представляю, я постараюсь максимально сузить круг персонажей. Не отказываться же совсем от их описания! Как я могу обойти вниманием Круглова, Собакина, Звонова, Ложкевича? Это не серьёзно. Придётся тебе с ними познакомиться.

Начнём с того, который понравится тебе меньше всех — ты скажешь, что он слишком правильный, и будешь прав. Но неправильного в Круглове я не нахожу ничего.

В нём нет несообразностей, шероховатостей, диспропорций. Даже его пшеничные усы имеют замечательно правильную форму. У него ясное лицо, но эта ясность не от недомыслия. У него лёгкий характер, но лёгкость эта — не от пустоты. Он всегда подтянут, но это не пижонство, а отражение его внутренней собранности. Он любит подтрунивать над коллегами, но его юмор замешан на столь очевидном доброжелательстве, что он не злит, а укрощает. Он строг, но его требовательность никогда не переходит в грубость. Главный, конечно, корифей, есть вопросы, которые кроме него, никто решить не может, но дым у него в кабинете — хоть топор вешай, закурить же у Круглова считается дурным тоном. Он не засиживается на работе до полуночи, но не оттого, что опасается перетрудиться, а оттого, что рабочий день его продуман и насыщен. В обеденный перерыв он сражается у теннисного стола, с улыбкой обыгрывая самых заядлых рыцарей ракетки и бередя душу жене Углова Заре Михайловне — нервозной даме, при виде которой мне почему-то мерещатся горы невымытой посуды. О слабости Зари Михайловны к Круглову знает вся экспедиция, за исключением самого Углова, которому недосуг примечать такие мелочи. Возможно, Заря Михайловна была когда-то неплохой теннисисткой, но она так сильно суетится, так много вкладывает в движение нервной энергии, что смотреть на неё жалко. Выйти из десятки ей никогда не удаётся даже при самой спокойной, сверхвежливой игре партнёра. Вообще Круглов, у которого милейшая жена Тоня и три маленьких дочери, относится к заигрываниям Зари Михайловны — постоянным визитам в его кабинет, завариванию для него чая по особым рецептам и другим знакам внимания — с добродушно-безразличным ехидством, которое не нарушает мира и не даёт повода никаким двусмысленным толкованиям. «Зря, Михайловна!» — шутят экспедиционные острословы.

Начальник экспедиции Ложкевич Игорь Аполлоныч — тоже колоритная фигура, хоть

рядом с Главным и Кругловым на нём как бы слегка проступает пошловатый налёт. Я слышала, как он от души смеялся над анекдотом, в котором за нагромождением сальностей невозможно было рассмотреть и тени остроумия. При случае он любит ввернуть в свою речь учёное словечко, в его среднем образовании ошибиться невозможно. «Мужик, что надо», — сказали мне о нём, когда я впервые появилась в экспедиции. Широта и радушие, даже, может быть, панибратство — вот стиль его отношения к любому работнику экспедиции, независимо от должности. Всех он знает по имени-отчеству, вникает в семейные обстоятельства. Приветлив, улыбчив, отчего лицо его покрыто сеточкой морщин и имеет несколько плутоватое выражение. Его любимое обращение к коллегам: «Дорогой мой человек!». Он не курит, но рюмочку перед обедом пропускает в обязательном порядке «для аппетита». «Я сама ему наливаю, — говорит его жена мама