Поймём ли мы когда-нибудь друг друга? - Вера Георгиевна Синельникова

непереводимые английские выражения …. Иногда думаешь: есть ли такое, чего она не знает и почему всё, что она знает, не помогает ей быть счастливой? В обыденной жизни она чувствует себя неуютно, всё получается у неё как-то неловко, резко, бывает, глуповато. Такое впечатление, что она задыхается, как русалка, вынужденная жить на берегу. Кроме геохимических методов, Ирина занимается увязыванием всех лабораторных данных — Углов придумал для неё должность координатора. Но главное и как мне кажется, для неё самое интересное — работа, которую она выполняет вдвоём с Ольгой Русановой с ведома Углова, но почти подпольно. Ты только представь, чем они занимаются — ищут математические закономерности распределения полезных ископаемых в земной коре. Бред, сказал бы любой, кто не знаком с Ольгой Русановой. У неё, как утверждает её бородатый увалень-муж, внутри — маленький атомный реактор. Мне кажется, что это не гипербола. Здесь все работают много или очень много, но это как-то на них отражается. Одни сникают. Другие жалуются, что у них трещит котелок. Третьим надо взбодриться стаканчиком кофе или чего-нибудь покрепче. Четвёртых поддерживает спортивная разминка. Ольге не нужно ничего. Спорт она не признаёт. Над верующими во всякие панацеи вроде сыроедения, дыхательных упражнений или аутотренинга, посмеивается. Из пищи не делает проблемы — было бы что пожевать, а отдыхом считает перемену работы. Маленькая, с точёной фигуркой, гривой подстриженных чёрных волос, маслинами глаз на некрасивой чрезвычайно подвижной рожице и речью, изобличающей её потомственную, до пятого колена, интеллигентность, она генерирует не квантами, а сплошным потоком очарование полноты жизни. Может быть, именно этого не хватает Ирине, и она тянется к Ольге, как приручённый зверёк. На техсоветах они сидят рядышком, смешные и глубоко всеми уважаемые, и слушают их примерно так, как студенты — приехавшего с просветительской миссией академика.

Нельзя не упомянуть о Евгении Брезгунове. Он — прекрасный оратор, но если для Углова, Дика, Ирины и Ольги работа — это жизнь, для Евгения — это что-то вроде забавы, выступая, он как бы снисходит до внимания аудитории. Амбициозность запечатлена на всём его облике. Кажется, вот сейчас он закончит речь, аккуратно сложит в папку бумаги, стряхнёт с кончиков пальцев мел и — прямиком в министерство. Но ты прав — внешность бывает обманчива. За накрахмаленным воротничком и высокомерным выражением лица скрывается много неожиданного. Помнишь, я писала о Людмиле Крутенюк — пожирательница сердец? Мужчины — непонятный народ. Что они в ней находят? Внешность броская, но широко поставленные тёмно-коричневые глаза, большой рот и всегда растрёпанная копна рыжих волос — отнюдь не эталон красоты. В выборе одежды и косметики она нередко перешагивает черту между приверженностью моде и вульгарностью. Поведение её манерно, мысленно я называю её кривлякой. Хоть она играет на фортепиано и читает романы Голсуорси на английском языке. И всё же она — львица, с этим не поспоришь. Чуть ли не половина мужского народа экспедиции — её жертвы или подранки. Сила её магического притяжения такова, что поклонники сами выстраиваются в очередь, чтобы, угодив в её коготочки, стать если не первым её блюдом, то хотя бы закуской или гарниром. Людмила не отталкивает их, к каждому у неё свой подход. Например, с Колей Шуруповым — розовощёким мальчиком с плаката, аккуратным и покладистым комсомольским секретарём, она разговаривает мягким, почти материнским тоном, гладит его по головке, угощает сигаретами и намёками на то, что может быть когда-нибудь… «Залежалого», по выражению Тони, холостяка Евгения Брезгунова Людмила держит в режиме платонического общения. Возможно, потому, что Удальцов всё меньше балует её своим вниманием, она, не желая, как советует Тоня, «плюнуть на этого жеребца», демонстративно позволяет Евгению сопровождать её в музыкальную школу и в магазин, плачется ему в жилетку по поводу неудавшейся любви. Евгений — Удальцову не чета, но зато он потенциальный жених, и это его главное оружие. Невысокого роста, подтянутый, с белой кожей и ухоженными руками, Евгений держится обособленно, не смешиваясь с толпой ни в будни, ни в праздники. Ум у него едкий и насмешливый. С поразительной проницательностью он находит в человеке слабые стороны и при случае безошибочно наносит укол, не очень острый, но достаточный, чтобы никому не хотелось с ним связываться. В лабораторию он приходит подчёркнуто официально, говорит только о делах, связанных с поисками редких элементов, не догадываясь, конечно, что Людмила иногда читает нам его записки, неожиданные, как будто написанные другим человеком.

«Сейчас я слушал двадцатую сонату Гайдна и вспоминал, как я приходил в музучилище и видел Вас, совершенно иную, чем на работе. Вы играли, погружаясь в музыку и всё-таки ни на миг не забывая, что рядом сидит и смотрит на Вас до безумия влюблённый в Вас человек. Я был нужен Вашему тщеславию. А Вы так нужны были мне! В этом — суть наших взаимоотношений. Вам нужно быть блистательной, всех удивлять, тогда Вы чувствуете себя счастливой. Вы от многого можете отказаться, со многим смириться — только бы быть кумиром. Я даже боюсь иногда, что Вы согласитесь выйти замуж за какого-нибудь одноклеточного вроде Шурупова или позаритесь на импозантную груду мышц, а потом всю жизнь будете сожалеть об этом.

Мне смешно и грустно думать, скольких Вы водите за нос не со зла, а просто потому, что Вам жаль расстаться с поклонением хотя бы одного из нас. Но я знаю, придёт время, когда нам обоим придётся набраться храбрости, чтобы разрубить этот гордиев узел…»

— Как пишет! — шепчет Людмила. — Как всё понимает! Что же мне с ним делать?

Раз уж мы опять перебрались в лабораторию, было бы странно не остановить взгляд на Катеньке — непробиваемой твердокаменной Кэт. Кто видел её хоть раз, навсегда сохранит в памяти её образ. Улыбка никогда не оживляет её бесстрастного невозмутимого лица. Правда, если того требует какая-нибудь из ряда вон выходящая ситуация, Кэт смеётся, но одними губами. Говорит она скрипучим размеренным голосом и при этом постоянно морщит узенький лобик. Её механическая походка не меняется ни при каких обстоятельствах. В общем, «мумиё», как говорит Юра Ничипоренко. Мы экспериментировали неоднократно: рассказывали истории, которые рассмешили бы мёртвого, — глаза Кэт оставались ледяными; пытались расшевелить её, чтобы она хотя бы ускорила шаг — безуспешно; провоцировали её сдать рубчик на общественное мероприятие — куда там!

— Рублик к рублику, — говорит Катенька, и в голосе её при этом появляется что-то, похожее на теплоту, — получаются сотенки.

Иногда к ней приходит её подруга Агнесса из месткома.

— Что-то ты редко заглядываешь, — говорит Катенька Агнессе, — Ну, конечно,