Поймём ли мы когда-нибудь друг друга? - Вера Георгиевна Синельникова

Ты права, чтобы видеть мир цельным, недостаточно знать много, как Неверов, Головина или тот же Ганс. Важнее или, может быть, самое важное иметь ключ, способ, какую-то особенность видения, чтобы разнообразная, часто противоречивая информация складывалась в единую картину, и чтобы эта картина была понятной и живой. Но как раз это мне не удаётся, Данусь. Может, потому я не умею соединять, что не умею разделять? Как должно относиться к тому или иному событию, к тому или иному человеку? Нет у меня достаточно чёткого критерия. События ужасные иногда оказываются необходимым уроком. О людях и говорить нечего. Ты вот легко распределила своих коллег. Тот аристократ, тот белый воротничок, тот правильный, этот не правильный, а в самом углу вшивота. А я слишком часто наблюдал, как босяки проявляли подлинное благородство, а с виду почтенные граждане опускались до настоящего свинства. Но дело не в босяках, а в том, что как только речь заходит о безапелляционном определении, кто прав, кто не прав, я испытываю примерно то же, что почувствовала ты после выходки Лёшки Медникова — у меня уходит почва из-под ног. Это очень тяжело, Данусь. В обществе, в коллективе, где люди разбиваются на группы согласно стихийно и безошибочно складывающейся иерархии, я всегда стою особняком, не зная, к кому примкнуть и, кстати, не имея к тому особого желания, ибо с одной стороны, это обостряет чувство одиночества, зато с другой позволяет оставаться беспристрастным. На курсе мне даже присвоили кличку «аббат», нередко находя во мне арбитра. Но арбитра, какого? Я могу выслушать каждого. Терпеливо и с сочувствием. Стараюсь вникнуть в суть проблемы. Но никогда не выступаю в роли адвоката или прокурора. Что это такое, Данусь? Иногда мне кажется, что это дефект, какая-то червоточина в моём мозгу, а иногда — что достоинство. Скорее всего, это не разрешённый вопрос. Или неразрешимый? Кто может ответить на него сколько-нибудь удовлетворительно? Мне не помогает ни опыт, ни те, пусть небольшие, но накопленные с интересом к предмету, знания, ни логика. Особенно логика. Ведь не может быть иной исходная позиция, кроме той, что люди при рождении равны друг другу. Равны и через месяц. И через год…. Если продолжить это рассуждение, на одной ступени окажутся не только Дарья и комендантша, но и Гитлер и Эйнштейн, Нерон и Сократ…. Тот, чьими стараниями мина оказалась в алычёвых зарослях, и тот, кто был разорван взрывом на куски. Какая ахинея! — воскликнешь ты и будешь права. Может быть. А может быть, и нет. Ведь если все равны, значит, все и правы. А если нет, где можно с аптекарской точностью взвесить, кто и насколько не прав? Как права, однако, твоя мама, наверное, ответить на этот вопрос, и означает понять друг друга, но тогда и виноватых не будет? Зря ты связалась со мной, Данусь. Ты видишь, как я всякий раз увязаю в зыбучих песках, казалось бы, логичных рассуждений. И знаешь, в этом всеобщем непонятом я очень уважительно отношусь к компромиссу, который, как я понял, ты отвергаешь вслед за своим отцом. Любопытно, что пишет примерно на эту тему Шопенгауэр. Он проводит параллель с поведением дикобразов: «Холодной зимой общество дикобразов теснится друг к другу, чтобы защитить себя от замерзания взаимной теплотой. Однако вскоре они чувствуют взаимные уколы, заставляющие их отдалиться друг от друга. Когда же потребность в теплоте опять приближает их друг к другу, тогда повторяется та же беда. Так они мечутся между двумя этими невзгодами, пока не найдут умеренного расстояния, которое смогут перенести наилучшим образом». Применительно к себе могу сказать, что оптимального расстояния я не нашёл — живу в режиме приливов и отливов, то остро нуждаюсь в людях, то робея перед ними, то не имея ни малейшего желания их видеть. Глядя на то, с какой поразительной щедростью ты себя расточаешь, как легко и безбоязненно сближаешься с людьми, как тебе удаётся совмещать роли зрителя и участника событий, я испытываю восхищение и страх одновременно. Сердце моё ноет, я начинаю считать дни, торопить время. Как человеку бывалому, мне хочется сказать тебе что-нибудь мудрое, что помогло бы тебе ориентироваться, не упираться в тупики, но как видишь, ничего у меня не выходит. И я взываю к тебе: будь осторожной, будь осмотрительной! Не слишком доверяйся людям! Не засиживайся ночами! Помни, твоё драгоценное здоровьишко надо сохранять не только ради тебя или ради меня, а ради всего человечества. Осталось немного, осенью я возьму это дело в свои руки.

Жизнь моя протекает по-прежнему без особых эксцессов, но, слава богу, насыщенно — я сдаю два лишних экзамена, чтобы разгрузить весеннюю сессию. Из заметных событий упоминания стоят знакомство с другом Белова Пешковым и экзамен по политэкономии социализма.

Пешков — гениальный мужик, один из мытарей отечественного изобретательства. Пятнадцать лет он ходил по инстанциям, в конце концов, плюнул на это дело и теперь служит науке окольными путями. Почувствовав во мне интерес к предмету, он вцепился в меня мёртвой хваткой. После экскурсии по заводу повёл меня домой, где родство наших натур получило дальнейшее подтверждение: как и я, он с юности обожает Шаляпина, и трудно определить, на что больше похожа его квартира — на мастерскую, КБ или салон для прослушивания редких записей. Редкий случай, мне чертовски приятно было в тот вечер в кругу пешковского семейства. Его дочери — Галина и Марина — неугомонные большеротые мартышки наперебой, ревниво следя друг за другом, ухаживали за мной, и я распускал хвост от сознания собственной важности. В другое время я позавидовал бы, пожалуй, но тут радость моя была без всякой примеси желчи, ибо в голове моей возникали другие картины: как подобные мартышата резвятся вокруг нас с тобой. Немаловажный факт и унесённые трофеи: две пластинки, о которых я и загадывать не смел.

Политэкономию мы сдавали вчера. Для меня это было тягчайшим испытанием духа, поскольку моя голова не приспособлена к восприятию подобных химерических предметов. Рассчитывать на собственные силы во время экзамена было бы просто безумием, и я пристроился к умнику Гансу — ну, ты должна помнить Борьку Иогансона, он знает всё, даже историю КПСС. Одним словом, попался мне госбюджет. Спрашиваю Ганса: что это такое и с чем его едят? Он побледнел от гнева, но формулировку выдал. И на том, как говорится, спасибо. На этом фундаменте нельзя сказать, чтобы стройную, но кой-какую теорийку я возвёл. Ганс отвечал первым.