Сцены сексуальной жизни. Психоанализ и семиотика театра и кино - Дмитрий Александрович Ольшанский

зрителях, которые напротив него сидят: для одних он(а) изображает мужчину, для других — он(а) изображает женщину. Всё ясно, как в театре, и не провоцирует никаких конфликтов: одни купили билет на Лассе, другие — на Лизу, и каждый получает своё зрелище.

Равно как буратинистый герой его мультфильма «Honey Bonny» требует от официанта в ресторане этот самый загадочный объект своего влечения, который он называет «Ханни-Банни», однако каково же оказывается удивление официанта, когда выясняется, что клиент вовсе не хочет обладать этим объектом, а желает сам стать «Ханни-Банни». Как оказывается, фетишем вообще не может обладать ни он сам, ни другой — поэтому его не удовлетворяет ни мужчина, ни женщина, ни белый кролик, — но только он сам может стать этим фетишем, когда сыграет роль кролика-на-блюде перед изумлённой парочкой в ресторане. Вопрос вообще не стоит об обладании — «кто кого имеет?», «у кого сегодня фаллос?», — которые так или иначе решают все гомосексуальные пары, персонаж этого мультфильма находится вне сексуальных отношений, поэтому и его собственный пол оказался никак не прояснён. Его наслаждение состоит в том, чтобы покрасоваться перед другими в роли фетиша «Ханни-Банни», и никак не связано с фаллосом и отношениями между «мужским» и «женским». Тем же самым фетишем чувствует себя всякий эксгибиционист, когда распахивает плащ перед неожиданными и ошалевшими зрителями, или участник патайского шоу трансвеститов, большая часть которых вообще никогда не имели сексуальных отношений. Вся субъективность другого сведена к взгляду, который прикован в сакральной сцене, разыгрываемой первертом, а его собственное наслаждение состоит в том, чтобы быть вписанным в это зрелище, поэтому эксгибициониста не особенно интересует, кто именно на него смотрит, и что он при этом испытывает. Как в последнем фильме Пазолини, место господина, взирающего на зрелище казни, может занять совершенно любой — мизансцена от этого не поменяется, поэтому оно, в конечном счёте, всегда оказывается пустым. А потому пугающим.

Аналогичные чувства могут вызывать и гей-парады, в силу чего большинство геев никогда не принимают в них участия, поскольку созданы они для наслаждения совсем иных субъектов. В конечном счёте, именно гомосексуалисты и лесбиянки ставят принципиальные для каждого человека вопросы о выборе пола: что значит быть мужчиной и любить мужчин, при этом не играя в женщину? что значит быть женщиной, если ты не принадлежишь никому из мужчин? как возможно быть матерью, если ты сама не являешься частью семьи? что тебя связывает с отцом твоего ребёнка? что для тебя любовь к мужчине, сексуальность-к-мужине (homo-sexualité), если ты лесбиянка? кто такой отец и как им быть? — Центральные вопросы для каждого человека. Пусть даже задаются они с экрана кинотеатра.

А был ли третий?

(о спектакле «Третий» А. Любашина и Т. Прияткиной)

Постановка замахивается на тему третьего пола: в счастливом традиционном семействе рождаются три ребёнка: один мальчик, другая — девочка, а третий — «третий»… Который(ая) не находит своего места в тех поло-ролевых координатах, которые предлагают им их родители: один любит кораблики и просит пива, значит, он мальчик, — решает папа, вторая любит туфли и бантики — значит она девочка. (Довольно странная логика, к выбору пола не имеющая отношения.) Третий(я) же не предпочитает ни того, ни другого, не хочет копировать привычки папы и не разделяет интересов мамы и так и не может определиться в выборе между пивом и бантиками. То ли арсенал, предложенный родителями, оказался не слишком разнообразен и выбрать совершенно не из чего, то ли принадлежность к полу вообще не сводится к обладанию тем или иным атрибутом, ведь всякий, кто уверен в том, что «женщина должна быть королевой в гостиной и шлюхой в постели», как оказывается, понятия не имеет о том, что значит быть женщиной. Пол вообще не сводится к какой-то социальной роли, обладанию фетишем (бантиком на голове или бабочкой), который в глазах другого делает тебя представителем того или иного пола, тем более, что в каждой культуре эти гендерные бантики совершенно самобытны.

Спектакль состоит из двух частей, которые существуют как-то изолированно и не перетекают одна в другую: забавная пляжная лав-стори никак не связана с гендерным вопросом и не объясняет судьбы детей главных героев, тогда как зритель, получивший культурную прививку психоанализа, всё-таки ожидает объяснения, почему один ребёнок стал мальчиком, вторая — девочкой, а третий — третьим; он хочет найти связь между семейной историей родителей и судьбой детей. Спектакль зачинается как история про гендерную идентичность, но по дороге эта тема никак не затрагивается, и вообще не понятно, что же такое пол в понимании режиссёра. То ли это соответствие родительским требованиям и копирование их модели поведения, то ли социальная маска, хотя мы знаем, как успешно многие геи и лесбиянки вписываются в эти требования и успешно носят традиционный образ мужчин и женщин.

«Физиология — это судьба», говорил Фройд, поэтому все авторы, поднимавшие вопрос третьего пола, сталкивались с тем, что не могут создать новый гендер вне диалектики мужского и женского, а третий пол становится смешением двух стихий, будь то бородатые венеры Василия Розанова или усатые стриптизёрши, которые появляются в начале спектакля в качестве эпиграфа всего дальнейшего повествования. — Третий пол всегда изображается как более или менее комичное соединение мужского и женского, а не как самостоятельная инстанция. Действительно, невозможно помыслить нечто третье вне диалектики мужского и женского, ведь само слово «пол» отсылает к половинчатости и, по всей вероятности, восходит к Аристофановскому мифу о разрезанном богами на две половинки человека, а значит, полов может быть только два. Понятие «гендер» восходят к родовым отношениям и подчёркивает их фертильность, в строгом смысле, человек входит в пространство гендера лишь тогда, когда касается вопроса о воспроизведении потомства. А это свидетельствует о том, что сферы «пола», «гендера» и «сексуальности» пересекаются лишь в частных случаях.

Было бы неверно говорить о поле как о физиологической функции (тем более смехотворна позиция о врождённой сексуальной ориентации), пол ещё нужно выбрать или каким-то образом отказаться от этого выбора, а ориентацию нужно сформировать из пасьянса своих сексуальных влечений, который у всех раскладывается по-своему. В судьбе каждого субъекта должно произойти нечто, что навело бы пути получения удовольствия на область гениталий и позволило получать удовольствие от совокупления; далеко не каждая сексуальная система в этом нуждается, поэтому сексуальность вполне может быть бесполой. Не говоря уже о том, что масса личных драм разыгрывается тогда, когда сексуальность не вписывается в социальные стереотипы. Наверное, такого финала ожидалось от спектакля с таким началом.

В то же время, пол не