Сцены сексуальной жизни. Психоанализ и семиотика театра и кино - Дмитрий Александрович Ольшанский

Жуан переходит к психологическому тренингу, на котором обучает священника, как следует любить своих женщин, то есть обращается к настоящему объекту своего интереса — к беспомощному мужчине. Затем он облачает его в свой камзол и просит отныне называться «Дон Жуан», что можно расценивать как усыновление. В конце первого акта он просит прощения у Бога за то, что отнял у него служителя, который «падает в мои руки как плод, а я его просто ловлю». — Точно так же Дон Жуан отзывался и о соблазнённых женщинах: похоже, отнимать жён у мужей или священников у Бога — одна и та же забава для него. Дело, как видно, вообще не касается взаимоотношения между полами, поэтому и потенция ему просто-напросто ни к чему, ему нужны не женщины, а последователи (которых он рекрутирует и из числа мужчин), а наслаждение он получает, когда другой нарушает обеты верности (соблазняет-то он только замужних женщин и верующего священника), когда он помогает другому не отказывать своим собственным желаниям: «Я давал женщинам то, чего они хотели: полёт и исполнение их мечты», — говорит он. Одно это делает героя Виталия Малахова совершенно нетипичным Дон Жуаном: он не просто ищет наслаждение, он утверждает, что истина находится на его стороне и проповедует от её имени. Дело в том, что он не просто марионетка своих страстей, несчастный неудачник, который разочаровывается на каждом шагу и с каждой новой юбкой, напротив, Дон Жуан Виталия Малахова — персонаж богоборческий, обличающий, протестный. Но соревнуется он вовсе не с рогатыми мужьями, а с инстанцией закона, это скорее уж пророк истинной любви, господин желаний, чем банальный герой-любовник. «На стороне закона нет правды, — как бы проповедует он, — поэтому законный брак часто оборачивается следованием супружескому долгу, а служители Бога под сутаной прячут свою неудовлетворённость и озлобленность».

Но кто это говорит? Кто вообще может обличать социальные пороки, неискренность веры и человеческое лицемерие? — Несомненно, Дон Жуан Виталия Малахова действует от лица истины: его монологи порой переполнены морализаторства и мессианства, вроде того, что «любить женщину — это долг мужчины»; однако, как именно любить — знает только он, во всяком случае, ни один из 617 мужей свою жену не любил, поэтому она и предпочла увлечение на стороне. Ведь только у него, у Дон Жуана, есть фаллос, которым не обладает даже Бог и перед которым не может устоять ни один смертный: ни женщина, ни мужчина, ни священник.

Проблема, на которую Дон Жуан жалуется своему духовнику, состоит не в том, что он нарушил заповедь не прелюбодения, а в том, что он не может её нарушить. Иными словами, ни одна женщина не может возбудить, ни одна не может оказаться для него желанной, показать ему то, чего у него самого нет и что он захотел бы заполучить (а это единственная причина, по которой мужчина становится импотентом), поскольку он сам находится в женской позиции, конкурирует с ними, называя отношения с ними поединком. «Истина пребывает на моей стороне, — будто утверждает он, — она в моём распоряжении, а не на стороне Женщины, Бога или Закона, поэтому я в них и не нуждаюсь; посмотри, мне просто не нужна женщина», — говорит нам любой импотент.

Не только незаинтересованность женщинами, мессианский настрой и сублимация влечений ради высоконравственной цели и рассуждений о долге совершенно не характерны для классического Дон Жуана, а и его отцовство вообще никак не вписывается в этот образ и даже разрушает его: когда в обители главного героя появляется девушка, которая называет себя дочерью одной из его возлюбленных, он тут же признаёт в ней свою дочь. Но если Дон Жуан вообще не нуждается в другом субъекте и наслаждается только опавшими плодами и упавшими желаниями, использует женщин-по-списку по своему усмотрению, а в лучшем случае, проповедует о лицемерии в семье, то зачем он вообще решает заделаться отцом, да ещё и оставить завещание? Зачем ему наследник, если он презирает право наследования и общество, его давшее? Своё имя и брендированную историю он раздаёт так же свободно, как и одежду. Словно ищет в другом формулу бессмертия. Вот и его слуга тоже отлично понимает, что «Дон Жуан» — неплохая марка, которую можно продавать даже после смерти её носителя, поэтому Лепорелло тоже охотно вступает в права наследования: «Каждый захочет иметь у себя слугу того самого Дон Жуана», — говорит он.

Классический Дон Жуан вообще не может стать отцом, поскольку закон отца для него не действует, он не может быть наследодателем, поскольку вообще не верит в закон и в право. Его право — «налево». Его закон — это невоздержанность, которую хоть как-то структурирует его перечень женщин, его наслаждение — слабость социальных и религиозных институтов и вообще беспомощность мужчин. Он живёт в мире слабаков, предателей и импотентов, которые не могут следовать ни своему слову, ни данном обету, и в любой момент готовы сорваться как яблоки с дерева и пасть в руки ловкого жонглёра словами. Ему некому доверять, и поэтому он не может никому передать наследство. Ведь для этого нужно верить в отцовство и институт наследования. Реальные клинические истории показывают, что рождение детей, особенно мальчика, наследника, становится катастрофическим событием в психической жизни, которое не каждый Дон Жуан способен пережить.

Но вот наш герой встречает девушку, и что-то позволяет ему положить предел собственной похоти и увидеть в ней не потенциальную любовницу, жаждущую полётов, а назвать её своей дочерью, хотя он не состоит с ней в кровном родстве. Куда девается его невоздержанность? Когда он начинает орудовать, как заправская сваха, устраивая пару «священника» и «дочери», куда девается его сарказм по отношению к семейным узам? Вдруг он находит опору в чём-то помимо накопления женских тел, в метафизическом обладании женщиной, на что не способен классический Дон Жуан, и в символическом отцовстве, что ещё более немыслимо. То, что позволяет ему признать в молодой девушке, с которой он не состоит ни в каком кровном родстве, свою дочь, а именно, символический закон отца — именно он и делает главного героя совершенно атипичным Дон Жуаном. Когда он понимает, что отец — это не биологическая, а символическая функция, — перед нами словно предстаёт совсем другой человек. И его «полёты» с женщинами начинают прочитываться в горизонте сублимации: он ищет не сексуальный объект, а возвышенный объект, женщину, которая могла бы стать матерью для его ребёнка и наследника; а для этого совсем не обязательно становиться её мужем или любовником. Вопрос тогда в том, зачем ему соблазнять женщин