Сцены сексуальной жизни. Психоанализ и семиотика театра и кино - Дмитрий Александрович Ольшанский

именно к этим гражданским правам), почему они отрицают выбор пола и сексуальной ориентации, а всю ответственность за свои мучения перекладывают на воображаемую генетическую предрасположенность (тем более, что ничего подобного медицина никогда не утверждала) или ещё более странное «естественное состояние гомосексуализма»? С одной стороны, они жалуются на свои проблемы, с другой стороны, отказываются брать за них ответственность, поэтому и решение всякий раз оказывается тупиковым: нельзя помочь человеку, который во всем винит другого, да ещё и пишет ему рекомендации, как тому следует себя вести со мной-таким-неординарным. Предельная инфантильность такой позиции находит вполне адекватный игнор со стороны общества. Если «мы не несём ответственности за причину и процесс возникновения сексуальной ориентации», то не стоит требовать от другого, чтобы он отвечал за последствия.

Коль скоро сексуальность человека изначально является культурным продуктом и ничего общего с продолжением рода и физиологическими функциями не имеет (по этой причине в мире животных, живущем инстинктами, гомосексуализм отсутствует), то ничего «естественного» в сексуальном поведении человека нет, не стоит даже тревожить старика Фройда, который доказал это в начале ХХ века. И гомосексуализм, прямо противоречащий идее эволюции, казалось бы, доказывает это наилучших образом: никакой естественной целесообразностью для рода человеческого, никакими врождёнными механизмами продолжения рода, никаким естественным отбором гомосексуализм объяснить невозможно, поэтому ЛГБТ-сообществу (если бы оно действительно искало социальной интеграции) следовало бы разыгрывать именно эту карту: мы сами стали гомосексуалистами и лесбиянками, мы отлично понимаем, к чему это нас обязывает и какие последствия это повлечёт, мы берём на себя полную ответственность за наш выбор, поэтому и вы должны его уважать, — при таком раскладе им было бы проще добиться расположения и понимания со стороны так называемой «здоровой» части общества. Но, кажется, их сверх-я торжествует и наслаждается именно от того, что они страдают, от того, что все их францисканские попытки проповедовать птицам наталкиваются на стену глухого непонимания со стороны жестоких отцов, фаллических матерей, злого рока, генетики, общественного порицания (которых они, впрочем, сами для себя инспирируют). А это свидетельство совсем другого симптома.

Кажется, что попытки институционизировать симптом и взять его в качестве политического лозунга заканчивается только его усугублением: сращиванием человека с его проблемой, замыканием в сектантской группке геев и лесбиянок, которые патологическим образом не могут говорить ни о чём другом, кроме геев и лесбиянок. Словно ничего другого в их жизни не происходит. Так же как сионизм в своё время создал для евреев только дополнительные политические проблемы, не решив прежних, так и ЛГБТ-сообщества ищут конкретных политических дивидендов, но при этом создают множество препятствий как на пути признания и принятия гомосексуализма в обществе, так и усугубляя психологические проблемы своих последователей.

Фетишизм и сексуальность

Странно, что это сообщество объединяет столь разных людей и столь разные психические структуры: геи, лесбиянки, бисексуалы и трансгендеры, симптом последних связан скорее с фетишизмом и должен бы фигурировать скорее в одном ряду с эксгибиционистами и вуайеристами, чем рядом с геями и лесбиянками (тем более, с бисексуалами, к которым относятся вообще все люди, способные к сексуальным отношениям). Почему же трансгендары оказались в одном ряду с гомосексуалами, хотя границы последнего намного шире и намного условнее, чем рамки фетишизма? Далеко не все геи и лесбиянки разделяют фантазм стать объектом для другого (объектом насилия или наслаждения, что, в конечном счёте, одно и то же) — в равной мере свойственно всем фетишистам. Словом, гомосексуализм слишком сложное явление, чтобы вписать его в перверсивную парадигму и рассматривать в одном ряду с трансгендерами и трансвеститами.

Поскольку ЛГБТ-сообщество активно эксплуатирует именно эту идеологию и такой образ поведения, вполне естественно, что это не находит отклика у множества геев и лесбиянок. И дело даже не в том, что они уже вышли из возраста бития символических витрин и сражения с ветряными мельницами или попросту не нуждаются в (не)признании своей сексуальности со стороны отцов, а способны просто наслаждаться ею, никому ничего не доказывая. Вопрос скорее в том, что опубличивание своей сексуальной жизни, так называемый coming-out, и политизация своей постели — явно эксгибиционистские жесты — вызывают у обычного невротика тревогу и отторжение, поэтому лишь незначительное число геев и лесбиянок присоединяются к ЛГБТ-сообществам.

Любить людей одного с собой пола, похожих на тебя (свой зеркальный образ, если уж концептуализировать вопрос), и эксгибиционировать свою сексуальность, переносить её из постели на транспаранты — два совершенно разных психических мира. Сексуальной жизни невротиков тоже свойственен известный фетишизм, но если невротик желает обладать фетишем и вступает в сложную диалектическую гонку за его приобретением (иной раз даже появление на горизонте уже способно пробудить фантазию и завести интригу), то трансвестит желает сам стать этим фетишем: превратиться в женщину, например. Герой фильма «Я убил свою маму» лучшим образом выражает эту дилемму между страстным желанием обладать матерью и наложенным на него табу: «Я ненавижу свою мать, но я убью любого, кто причинит ей боль», он делает её возвышенным объектом поклонения (свою рукопись он называет «Сын») и тем самым создаёт дистанцию между своим преступным влечением и сыновьей любовью, дистанцию, которая так необходима ему, чтобы сосуществовать с ней рядом: в школе он говорит, что его мать умерла, но все сочинения продолжает писать и мечтать только о ней. Да и стать геем — это лучший способ доказать свою верность матери: ты же видишь, что ты единственная женщина в моей жизни и ни одна другая не возбуждает меня так, как ты. За неимением большего, главный герой сам создаёт себе эдипов комплекс, тот спасительный барьер, при помощи которого он может отстраниться от жара соприкосновения с телом матери. Как и всякий невротик, он нуждается в сублимации влечений и находит наиболее продуктивный путь связывания своего симптома: стать режиссёром и символизировать свою одержимость матерью, и таким образом отстраниться от неё, перевести проблему из регистра страсти в регистр истории.

Совсем другая картина в случае с трансгендерами. Если некоторые геи и представляют себя женщинами (а их внешность порой вообще не выдаёт этих фантазий), то трансвеститу принципиально важно показать другому своё травмированное тело, сделать из самого себя шоу, спектакль, парАдировать женщину. В своём интервью Лиза/Лассе Перссон совершенно ясно обозначает рамки этого карнавала: «Когда я представляю свои проекты для детей — я Лас-се, в остальных случаях — я Лиза» (кто после этого сможет говорить о генетической предрасположенности, с которой невозможно ничего поделать?). Вопрос, стало быть, состоит не во внутренней идентичности человека, его «естественном состоянии с момента рождения», а в тех