Восприятие мира у детей - Жан Пиаже

8: можно ли было дать вещам другое название? Выделим две стадии. Дети младше 10 лет утверждают, что нет. После 10 лет в среднем соглашаются, что да. Между двумя группами есть несколько промежуточных случаев. Приведем сперва примеры первой стадии:

Ферт (7 лет): «Тебя зовут Альберт? – Да. – Тебя могли назвать Анри. Ведь никто бы и не заметил? – Нет. – А можно было назвать горы Юра Салев, а Салев – Юра? – Нет. – Почему? – Потому что это не одно и то же». «А можно было назвать луну солнцем, а солнце – луной? – Нет. – Почему? – Потому что солнце греет, а луна – чтобы освещать».

Рок (6 ½) допускает, что Бог мог назвать вещи иначе. «Это было бы неправильно или можно и так? – Это было бы неправильно.

– Почему? – Потому что луна – надо, чтоб была луной, а не солнцем, а солнце – надо, чтобы было солнцем!»

Фран (9 лет): «А можно было назвать солнце по-другому? – Нет. – Почему? – Потому что это же солнце, а не другое, нельзя было назвать по-другому».

Зуа (9 ½) немного говорит по-немецки и, следовательно, должен был бы понимать относительность названий. Но ничего подобного. «Можно было изменить названия, дать другие названия? Тебя зовут Луи, а можно было дать тебе имя Шарль? – Да. – А можно было назвать этот стул Stuhl? – Да, потому что это немецкое слово. – Почему в немецком языке другие названия? Почему они не говорят так же, как мы? – Потому что они умеют говорить по-другому. – У вещей много названий? – Да. – Кто дал немецкие названия? – Господь Бог и немцы. – Ты сказал, что можно было дать другие названия. А можно было назвать солнце луной, а луну солнцем? – Нет. – Почему? – Потому что солнце светит ярче, чем луна. – У тебя есть брат? – Жильбер. – А можно было назвать Жильбера Жюлем? – Да. – Ну вот! Значит, можно было назвать солнце луной? – Нет. – Почему? – Потому что солнце не может измениться, оно не может стать меньше». «Но если бы все называли солнце луной, а луну солнцем, разве можно было бы понять, что это неправильно? – Да, потому что солнце всегда больше. Оно такое, какое есть, и луна такая, какая есть. – Да, но мы не меняем солнце, мы меняем название. Можно было назвать… и т. д. – Нет. – А как люди узнали бы, что это неправильно? – Потому что луна выходит вечером, а солнце – днем».

Бюс (10 лет) заявляет, что ничего нельзя было изменить, «потому что они решили назвать солнце солнцем». «А если бы первые люди в самом начале дали другие названия, то потом увидели бы, что это неправильно, или никто бы никогда не узнал? – Потом увидели бы. – Как? – Потому что солнце жаркое, а луна – нет».

Приведем теперь промежуточный случай – имена можно было изменить, но «было бы не так хорошо»:

Дюп (7 ½, Д., очень смышленая): «Можно было назвать солнце „столль“? – Да. – Никто бы ничего не заметил? – Нет. – А можно было назвать стол „стулом“? – Да, нет. – Можно было или нет? – Да, можно было бы». Звезду назвали звездой, «потому что подумали, что так будет лучше. – Почему? – Не знаю. – А могли назвать ее „гвоздь“? – Было бы не так хорошо» и т. д.

Существенный прогресс у Дюп по сравнению с предыдущими испытуемыми заключается в том, что она отчасти поняла условный характер названий. Главное, что она поняла – если бы названия были другими, никто бы ничего не заметил. И тем не менее ей по-прежнему кажется, что существует какая-то связь между названием вещи и представлением о ней (это этимологический инстинкт, и вскоре мы увидим примеры его проявления), хоть Дюп и не уточняет, какая именно.

Перейдем к детям на второй стадии – эти дети хорошо поняли если еще не случайный, то во всяком случае условный характер названий.

Мэй (10 лет): «Тебя могли назвать Анри? – Да. – А можно было назвать горы Юра – Салев и наоборот? – Да, потому что люди могли изменить названия или сделать наоборот. – А можно было назвать солнце луной? – Почему бы и нет! – Можно было? Можно было назвать это [стол] стулом, а это [стул] – столом? – Да. – Если бы назвали солнце луной, то поняли бы потом, что это неправильно? – Нет. – Почему? – Потому что не узнали бы, что это неправильно. – Почему не узнали бы? – Потому что они дали бы солнцу название „луна“. Они бы не поняли».

Баб (8;11), начав с ряда примитивных ответов, вдруг замечает у себя логические ошибки и довольно успешно исправляет их к последнему вопросу: «Можно было назвать гору Салев Юра, а Юра – Салев? – Да. – Почему? – Потому что это все равно. – Можно было назвать солнце луной, а луну – солнцем? – Да. – Мы бы узнали, что имена изменились? – Да. – Как? – Потому что нам бы сказали. – А если бы никто ничего не сказал, мы бы узнали? – Нет. – Почему? – Потому что названия же не написаны [на вещах]!»

Итак, мы видим, что к 9–10 годам, то есть как раз в том возрасте, когда найдены ответы на все предыдущие вопросы, ребенок допускает, что можно было изменить названия, и никто бы ничего не заметил. Но это допущение само по себе еще не доказывает, что название не имеет внутреннего значения. Оно лишь подтверждает, что онтологический реализм ослабевает: названия теряют связь с вещами.

В самом деле, правильный ответ на вопрос 7 («Почему предмет называется так, а не иначе?») приходит только после вопроса 8, и это, действительно, самый сложный из наших вопросов.

Правильный ответ на вопрос 8 лишь означает, что для ребенка название имеет условный характер: солнце решили назвать солнцем, но на деле ничто не указывает нам, что оно должно так называться. Вместе с тем название еще не случайно: это – не чистый знак. Напротив, оно объясняется этимологически. Слово «солнце» содержит в себе идею яркого, круглого и т. д. И только к 11–12 годам ребенок отказывается от подобных объяснений и находит ответ на вопрос 7.

Вопрос 7 позволяет выделить следующие стадии. До 10 лет все названия содержат в себе идею вещи. На второй стадии (10 и 11 лет) существует простое соответствие названия и идеи: название «подходит» и т. д. Иными словами, идея еще частично присутствует в названии, но можно найти и другие названия, в которых есть та же идея. И, наконец, после 11–12 лет название само по себе ничего не содержит. Оно – чистый знак.