Истоки инквизиции в Испании XV века - Бенцион Нетаньяху

в один день»[1803]. Но «если мы хотим уважать правду и обдумать это без злого умысла, то мы увидим, что Господь наш восстановил многих обращённых [из иудаизма] в их [прежних] почестях вскоре после их крещения»[1804]. Здесь мы тоже слышим голос апологета, который старался опровергнуть доводы противников — доводы, которые, как чувствовал Валера, были приведены в духе ненависти и злобы, не считаясь с фактами.

Трактат Валеры, безусловно, был ответом на атаку против конверсо на расистской почве, ответом, в котором он перевёл фокус дискуссии из сферы расы в сферу религии. Он мог сделать это, отрицая то, что расовый фактор определил подъём различных наций или формирование ряда поколений их знати — то есть развитие их внутренних и международных взаимоотношений. Он поставил знать древнего еврейского народа на высокий — а на самом деле, на высший — уровень, однако признавал, что необходимо какое-то время, пока конверсо оправятся от своих травм и достигнут уровня древних евреев. Как мы видели, отправная точка Валеры была той же, что и у Торкемады и Картахены, хотя предоставленные им доказательства целиком принадлежали ему самому. Подводя итог, скажем, что его трактат составил часть контратаки конверсо против расистской агрессии в их борьбе за полное равноправие со всеми другими христианами.

V. Политические взгляды толедских мятежников

I

Почерпнутое из нашего обзора конфликта между «старыми» и «новыми христианами» в Кастилии можно назвать поразительным! Причем отнюдь не в одном аспекте. Борьба против конверсо, которые, в силу своего христианства, искали входа в испанское общество, привела к развитию расистской доктрины и геноциду как решению проблемы марранов. Недвусмысленно противореча религиозной концепции, столетиями доминирующей в христианской мысли, это явление неизбежно вступило в резкий конфликт с традицией законодательства как Церкви, так и государства. Было ясно, что, если дать ему развиваться своим путем, оно будет угрожать переворотом всему установившемуся строю.

Встает вопрос, проистекал ли этот феномен, затронувший так много жизненно важных сфер, из одного источника — ненависти к конверсо, или же он обязан своим появлением нескольким течениям, появившимся в данный момент. Мы еще вернемся к этому вопросу и рассмотрим некоторые из его более широких импликаций. Но сейчас мы должны спросить, был ли подъем расовой теории связан (как минимум в мыслях ее инициаторов) с другими теоретическими явлениями, политическими или религиозными, которые могли бы объяснить ее появление в то время и с такой взрывной силой.

Для начала мы спросим, какова была политическая теория, принятая толедскими мятежниками? И в частности, что за политические принципы поддерживали Маркоса Гарсию, каков был их движущий дух? Как мы видели, манера высказываний мятежников по этому поводу отражала двойственность подхода. С одной стороны, они признавали принцип монархии и указывали на свою готовность подчиниться ее власти, с другой — угрожали неповиновением и поддержали эту угрозу конкретными действиями, включая свержение королевского правительства в городе и замену его правлением бюргеров[1805]. Был ли этот дуализм результатом двуличности, или он выражал теоретическую позицию? В любом случае, аргументы мятежников выглядели противоречивыми и поражали своей непоследовательностью: некоторые их авторы выбирали одни аргументы, чтобы представить настоящее отношение мятежников, а другие — противоположные.

Так, А. Сикрофф считал, что «латентное антимонархическое настроение» определило взгляды и действия мятежников[1806]. Но Бенито Руано, проницательный ученый, написавший историю Толедо в XV в., не согласен с этим, утверждая, что «то, что не может быть ни принято, ни сочтено возможным в Кастилии того периода, так это видеть в том [толедском] восстании… латентное антимонархическое настроение»[1807]. Стараясь взвесить различные аргументы, способные поддержать то или иное мнение, Николас Раунд в своем прозорливом исследовании идеологических аспектов толедского восстания пришел к выводу, что то, что отразилось в этом мятеже, было гораздо большим, чем латентное антимонархическое чувство. Мятеж выразил «революционную идею»[1808].

Смысл этой идеи лежал, согласно Раунду, в новой концепции источника политической власти. По его мнению, мятежники верили в то, что эта власть «коренится в их собственном сознании божественного вдохновения»[1809]. Раунд видит в повторяющихся упоминаниях Маркосом Гарсией Святого Духа как вождя, вдохновителя и защитника мятежников, отражение новой концепции «законности» человеческих действий — «законности», которая привела к подъему «анархических» тенденций, вышедших на первый план в толедском бунте[1810]. Более того, он считает, что хотя эти доктрины и заявляют о том, что дают ответ на социальную проблему в данной политической и экономической ситуации, они в основном представляют «движение народной религиозности»[1811]. Короче, Раунд считает, что толедский мятеж был ответвлением мощного милленаристского движения, которое взбаламутило Европу с начала XIV в. Следовательно, он был, по существу, религиозным бунтом — стремлением к свободе от церковной власти или к самоуправляемой религиозной активности, стремлением, которое отразилось в политическом взрыве и параллельном выступлении против монархии.

В отличие от цитированных ранее авторов, Раунд попытался связать толедское движение, насколько это касается его идеологических проявлений, с общим идеологическим развитием, которое может лучше объяснить некоторые из его явлений и предоставить более ясную историческую перспективу. Раунд правильно прочувствовал, что здесь существует проблема, требующая более глубокого рассмотрения, чем то, которое она получила. Суть этой проблемы может быть вкратце изложена следующим образом: никакой комплекс идей, какими бы новаторскими они ни были, не свободен от старых теоретических влияний. По существу, понять новую теорию или доктрину означает, прежде всего, определить «материнский» поток, от которого они ответвились или уклонились. Поэтому говорить, что толедский мятеж отразил антимонархическое настроение, само по себе мало что скажет, если скажет вообще, о социальных и идеологических истоках этого настроения или о его политическом содержании. Чтобы определить эти вещи, мы должны сначала исследовать, было ли какое-нибудь другое антимонархическое движение — возможно, имевшее больший размах и влияние, — заметно в Испании или в Европе в то время. Если после проверки мы придем к заключению, что такое движение нигде не проявлялось, мы также должны будем прийти к выводу, что толедский мятеж не может быть объяснен общей тенденцией антимонархического характера. Затем мы должны будем искать другую тенденцию, к которой можно отнести соответствующий феномен. Если мы не найдем широкого потока, к которому принадлежало толедское движение, мы рискуем воспринять его в тусклом, а то и в неверном свете; мы не разглядим ни его подлинных общих черт с другими движениями, ни настоящих различий между ними. Это означает, что мы сможем оказаться неспособными определить его, а следовательно, и понять.

Раунд попытался найти источники идеологии толедского восстания, и в