Пустующий трон - Кен Лю

– Госпожой Мирой? Наложницей Гегемона? – удивился Кинри. Он не знал, что такого героического можно отыскать в биографии любовницы Маты Цзинду.

Одуванчик кивнула:

– Общеизвестно, что эта женщина покончила с собой ради Гегемона, но не все знают, что она была прекрасной художницей. Госпожа Мира вышивала портреты Гегемона геометрическими фигурами и смелыми простыми штрихами. На мой вкус, они лучше всех классических портретов, выполненных придворными живописцами.

Кинри не особенно интересовался историей искусства и ничего не знал об этих портретах. Одуванчик сняла с мольберта свою картину и на свежем листе бумаги набросала примерное подобие геометрических вышивок госпожи Миры.

– Но в чем же заключается ее героизм? – осведомился юноша.

– Когда все пресмыкались перед Гегемоном, она говорила ему правду в глаза. Когда все покинули Мату Цзинду, она продолжала любить его и видела его таким, каким ему хотелось быть, а не таким, каким этого человека предпочитали видеть другие. Кроме Миры, никто его не понимал.

«Когда все пресмыкались… она продолжала любить его».

У Кинри не нашлось слов.

– Моя сестра свысока относилась к Мире. «Посвятила всю жизнь другому человеку, и в результате любовь к мужчине стала ее главным достижением!» Как будто погибнуть во имя любви хуже, чем ради короля или каких-то иных идеалов! Я считаю, что Миру оценивают несправедливо. Не только она была единственной, кто понимал Гегемона. Гегемон также был единственным, кто понимал ее. В то время никто, кроме него, не мог оценить вышивки Миры. Он дорожил ее работами больше, чем золотом и драгоценными каменьями, больше, чем легендарными клинками и печатями правителей Тиро. Она была последней, из-за кого Гегемон проливал слезы, а когда он погиб, при нем нашли только платок, расшитый Мирой. В смелых штрихах и отказе соответствовать общепринятым нормам Гегемон видел ее великий дух. Он ценил то, как она видела мир, как познавала его и делала своим. Для художника работа и мироощущение важнее себя самого. Госпожа Мира видела Гегемона таким, каким ему хотелось быть, а он принимал ее взгляд на мир так, как хотелось ей. Кон Фиджи говорил, что люди должны быть готовы умереть за правителя, знающего цену их таланту. Но я считаю, что слово «талант» неправильно переведено с оригинала классического ано. Более подходящим словом здесь будет «характер»… или «способности», «склонности», «широта души». Гегемон понимал характер Миры и был зеркалом ее души. Поэтому ее смерть стала не менее героической, чем гибель Рато Миро или Мюна Сакри.

Кинри был потрясен. Ему показалось, что речь Одуванчика – не просто урок по истории живописи. Молодые люди обменялись взглядами.

«Сможем ли мы увидеть друг друга такими, какими нам хочется быть? Сможем ли узреть в глазах друг друга отражение собственных душ? Должен ли я…»

– Кинри! Где лед?! – крикнула Мати, высунувшись из дверей кухни.

Извинившись, юноша умчался прочь, но слова и картина Одуванчика не выходили у него из головы.

– Добро пожаловать на финальный, решающий раунд противостояния «Сокровищницы» и «Великолепной вазы»! – восклицал Сэка.

– Предчувствую, что сегодня мы все увидим нечто поразительное, – вторила ему Лоло. – Отступать некуда: последняя схватка, победитель которой получает все! Останется ли корона у «Великолепной вазы»? Или «Сокровищница» потеснит действующего чемпиона? Думаю, после сегодняшнего зрелища даже новогодний праздник покажется блеклым.

Ведущие снова вещали со сцены, установленной на Храмовой площади. Позади за низким длинным столом сидели судьи. Как обычно, их выбрали из числа знатных и влиятельных жителей Гинпена. Среди них были управляющие театрами и домами индиго, драматурги и критики, актеры и актрисы, мастера фейерверков и прочие специалисты по развлечениям и спектаклям.

Вот уже несколько недель все внимание горожан было привлечено к состязанию двух ресторанов. Сказители в чайных домах и на рыночных площадях весьма живописно – и изрядно приукрашивая – повествовали о кулинарных творениях Модзо Му и тележках с животными-водителями из «Великолепной вазы». Слушатели, кому не довелось воочию наблюдать за поединками, сокрушенно вздыхали и клялись себе обязательно посетить хотя бы заключительный раунд.

Тем временем развернулось другое соревнование – за право попасть в жюри последнего раунда. На данный момент в высших кругах Гинпена это считалось величайшей удачей, и многие готовы были ради этого на любую подлость, жертвуя даже дружескими отношениями. В конце концов Лоло и Сэка были вынуждены в прямом смысле слова вытаскивать наугад логограммы из мешочка, чтобы определить состав судейской комиссии.

На площади собралась огромная толпа, в несколько раз больше, чем на первый поединок. Желающих поглядеть на представления двух ресторанов было так много, что уличные торговцы едва поспевали подавать зрителям ледяную воду, холодный суп из кислых слив и даже имитации «Пира госпожи Рапы».

Сэка и Лоло посмотрели на рассевшихся по разные стороны сцены вдову Васу и управляющего Гифи. Тифан Хуто, по его собственным словам, был так занят подготовкой представления, что послал вместо себя верного Гифи.

– Госпожа-хозяйка Васу, господин Гифи, вы готовы? – спросил Сэка.

Оба хмуро кивнули.

– Тогда пусть победит тот, чье представление окажется интереснее! – объявила Лоло.

По праву проигравшего в предыдущем раунде «Сокровищница» могла выбирать, будет она выступать первой или второй. Тифан Хуто, свято веривший в военный принцип «Бить первым», решил опередить вдову Васу.

– Народ Гинпена! – громко объявил Гифи, по торжественному случаю одетый в строгую мантию классического покроя, уже лет пятьдесят как вышедшую из моды. Зрители притихли. – Наш город богат историей, и ваша реакция в первом раунде состязания показала, как много история значит для вас.

– Звучит так, будто они собираются нас копировать, – прошептала Одуванчик Кинри.

Они стояли внизу сцены, напротив зрителей.

Кинри кивнул. Пульс у него участился. Если в «Сокровищнице» действительно взяли пример с Одуванчика и решили связать воедино историю и настоящее, как это сделала «Великолепная ваза» в первом кулинарном поединке, то следовало ожидать серьезную битву.

Гифи перевел дух и крикнул так, чтобы слышали по всей площади:

– Сегодня мы воскресим в памяти одну из величайших сцен в истории этого города и хроник Дара!

Раздались громкие фанфары в сопровождении раскатистых барабанов, и толпа на западном краю Храмовой площади расступилась, словно бы океан, рассекаемый носом города-корабля. Посреди площади освободился широкий проход.

В него вошла пышная процессия. Во главе ее шагали семь слонов с острова Экофи, украшенные попонами под цвет семи древних государств Тиро. Прекрасные юноши и девушки – те же самые, что трудились в «Сокровищнице» во втором раунде состязания, – рассыпали повсюду розовые лепестки и брызгали розовой водой в зрителей, освежая их под лучами палящего солнца.

– Клянусь Близнецами, – прошептала вдова Васу, с помощью Лодан поднимаясь на