Литература как жизнь. Том I - Дмитрий Михайлович Урнов

Митрий, священник, признанный Апостолом Аллегенских гор; аристократ-демократ Петр Дементьев, ставший Питером Деменсом, строитель железных дорог; генерал Джон Турчин, полковник Генерального штаба Иван Турчанинов, герой Гражданской войны, в генералы его произвёл Линкольн. Письмо Турчанинова Герцену, опубликованное в «Литературном наследстве» (том 62, 1955), отвечает на вопросы, на которые до конца не ответил Каржавин. Это – исповедь эмигранта, нашедшего за океаном, что искал – небоязнь тяжелой работы, однако потерпел и утрату иллюзий из-за слишком больших и неоправдавшихся ожиданий.

Массовая эмиграция, движимая желанием лучшей жизни, началась волнами со второй половины девятнадцатого столетия. Первая, не всегда упоминаемая, волна нахлынула на Америку в конце XIX века и состояла преимущественно из мелких торговцев и земледельцев. Привезли они с собой богобоязненность, трудолюбие, высокоурожайную пшеницу и бублики, что со временем завоевали Америку, потеснив пончики, впрочем, и пончики, как и штаны из плотной парусиновой ткани, известные всему миру джинсы, оказались усовершенствованы смышлёными и работящими российскими эмигрантами первой волны – евреями, украинцами, белорусами и русскими.

«Мост построил инженер из России», – сказал американец, который в 1969-м вёз нас с доктором Шашириным из аэропорта через мост им. Вашингтона. Американец не помнил, а я тогда и не знал имени инженера Моисеева. Бывший студент Балтийского Технологического Института, один из немногих людей с образованием, попавших за океан в составе первой волны, он построил в Америке пять мостов на Восточном побережье, затем был приглашен на Западный берег консультировать строительство знаменитого моста у Золотых Ворот.

Много образованных было во второй, послереволюционной волне, и больше русских, хотя русские составляли и составляют меньшинство эмигрантов из России. Меньшая по размеру, вторая волна произвела за рубежом наибольшее влияние, поэтому её иногда называют «первой». Эта волна принесла за океан опытных специалистов и внесла в американскую науку и культуру вклад обширный настолько, что американские артисты, в особенности музыканты и танцоры, чтобы иметь успех, стали брать русские псевдонимы, над чем посмеялся Фред Астер в кинофильме «Давай спляшем».

Немало школ, в широком и узком смысле, было основано эмигрантами второй волны. Это научные направления, как математическая школа Тумаркина, из которой вышел создатель кибернетики Норберт Виннер; популяционная генетика Добжанского, чьи труды американцы поставили в один ряд с «Происхождением видов» Дарвина; учебные заведения, как Балетная школа Иглевского или фортепьянные классы супругов Левиных в Училище Джулиарда. Поколения американских инженеров прошли курс по сопротивлению материалов у Тимошенко, либо учились по его учебнику. У моего американского свояка я спросил, говорит ли ему что-нибудь имя Тимошенко. Эксперт, определяющий устойчивость зданий в предвидении землетрясений, смерил меня взглядом «Обижаешь!», подвел к полке с книгами в своем кабинете – там стояли труды Тимошенко, изданные в серии «Классики науки». Детская американская классика, книги Э. Б. Уайта, стали известны у нас, но наши читатели едва ли знают, что самая известная из этих книг «Паутинка Шарлотты» была вдохновлена трудами Александра Петрункевича, арахнолога-пауковеда, изучившего американских пауков настолько полно и основательно, что американцы именуют его «Паучьим Одюбоном», по аналогии с художником, запечатлевшим птичье царство Америки.

Сбиваясь со счета, забывают в самом деле третью волну, состоявшую из лиц, перемещенных после Второй Мировой войны, депатриантов-депистов, опасавшихся возвращения в Советский Союз. Эмиграция сторонилась их, принимая за пособников нацизма. «Это же депист!» – приходилось слышать предупреждение, если руку я протягивал тому, кто не заслуживал рукопожатия. Только неведение и случайность спасли меня от несмываемого позора при встрече с Борисом Андреевичем Филипповым, а этот русский, вопреки классификации Ханны Арендт, пример незаурядности зла. В биографическом справочнике о нем сказано: поэт, литературовед, востоковед, иллюстратор, издатель. Справочник вышел в 2005-м, и в нем не сказано то, что стало известно из архивных источников в 2012-м: во время войны Борис Андреевич был, мало сказать, коллаборационистом – служил карателем. Того, очевидно, не знали Григорьев и Медиш, когда в 1990 г. познакомили меня с ним, автором предисловий к сочинениям Ахматовой, Гумилева, Ходасевича и Цветаевой.

Написанное Борисом Андреевичем о Константине Леонтьеве я читал и перечитывал: умно, умно и умно. О некоторых его личных особенностях меня предупредили: выдумывает, причем, правдоподобно, и сам верит тому, что говорит. Это по ходу беседы с ним я успел заметить. Борис Андреевич рассказал, что оказался у нас в лагере вместе с отцом Серго Ломинадзе. В лагере он действительно побывал, но Виссарион Ломинадзе, как я знал от Серго, успел покончить собой прежде, чем его арестовали. Оспаривать Филиппова я не стал, предложил ему написать об удивительной встрече и обещал показать Серго. Борис Андреевич написал, прислал и в свой текст даже еще деталей добавил, описывая, как заключенный Виссарион Ломинадзе выглядел. В конце нашей встречи Борис Андреевич мне сказал: «Уж очень строго меня не судите», что, я думал, касалось его устных рассказов. Но наша беседа могла завершиться рукопожатием, не произошло этого по чистой случайности.

На выставке, устроенной в библиотеке колледжа и названной «Они – из России», мы поместили список русско-американских приоритетов, а в книге отзывов появилась запись: «Какая наглость!». На взгляд недовольного посетителя, у нас слишком много оказалось американских достижений российского происхождения. Однако мы пользовались американскими источниками и приводили оценки американские, согласно которым наши эмигранты создали немало того, что в Америке считается первым, лучшим и классическим – научные открытия, литературные произведения, песни и фильмы. Книги об эмиграции из нашей страны составляют целую библиотеку, говорят книги большей частью о том, насколько зарубежная Россия осталась русской, у нас же была цель показать, что из созданного русскими стало совершенно американским: об этом не вспоминают, не знают и, бывает, не хотят знать.

Эдвард Казинец, директор Славяно-Балтийского Отдела Публичной Библиотеки Нью-Йорка, устроил мне встречу с белорусским историком, специалистом по эмиграции, который, выслушав меня, посоветовал нашу выставку переименовать: «Они – из Восточной Европы». Его совет содержал дозу русофобии, и подход у него был другой. «Единство нам сохранила Церковь», – говорил историк. Но мы с женой имели в виду не православную диаспору, хранившую свою веру, хотели продемонстрировать, что из русского усвоено американцами[327]. Посетитель выставки рассердился, возможно, увидев список достижений русской эмиграции, которая, разумеется, как вся наша страна, была многонациональной. Мы указывали национальность каждого, кроме того, сделавшие вклад эмигранты различных национальностей за редкими исключениями являлись людьми русской выучки и культуры. На этот счет определенно высказались такие титаны, как Степан Тимошенко, русский металлург украинского происхождения: «Обдумывая причину наших достижений в Америке, я прихожу к заключению, что немалую роль в этом деле сыграло образование, которое нам дали русские высшие инженерные школы»[328]. Баланчин, не чуждый