Литература как жизнь. Том I - Дмитрий Михайлович Урнов

но и печататься (вместо того, чтобы преподавать), однако заметных книг в этой обширной, конъюнктурной продукции я не знаю.

Круг замкнулся

«Едва ли советская система сохранится надолго, но в своей основе она, пожалуй, не будет меняться эволюционно, и непохоже, чтобы она оказалась свергнута революционным путём».

Николай Рязановский. Русская история (1984).

«В России возможно что угодно, только не реформа».

Оскар Уайльд (1882.)

Профессор Рязановский, родившийся в русском Харбине на китайской земле, своими глазами ещё не видел России, когда писал учебник по русской истории, но вырос в семье, отличавшейся безудержным патриотизмом, поэтому, размышляя о нашей общей Родине, он на академическом языке выразил незнание, что и думать о нашем будущем.

За сто лет до этого Оскар Уайльд высказался на ту же тему, он в нашей стране не бывал, но читал русских, а вывод о невозможности у нас реформ сделал, вращаясь среди российских эмигрантов в Лондоне и в Нью-Йорке. Его «русская» пьеса, откуда мной взята реплика, это фантасмагория, которую надо бы перевести и поставить у нас. Мои друзья, Васька с Генькой, воссозданием «Веры, или Нигилистов» затмили бы успех своих же «Бременских музыкантов». Если до сих пор пьесу не сыграли в Америке, тому, боюсь, помешала авторская симпатия, пробивающаяся в отношении к персонажам нелепым, непредсказуемым, непутевым, но исполненным деятельной, хотя и бесплодной, энергии.

«К власти идёт некто по имени Зюганов», – в начале 1980 гг. услышал я от причастного к нашим высшим кругам. Было это ещё в ту пору, когда в Америке очередным изданием вышел учебник по русской истории Рязановского, выразившего растерянность при взгляде на происходившем у нас. Мы же провожали в дальний путь Брежнева, Андропова, Черненко, а на их место пришел Горбачев. Почему не Зюганов? Не то, чтобы кто-то из них двоих заслуживал предпочтения, а была ли там наверху борьба, исходом которой стала перестройка со всем, что бывает потом, как, выпивая чашу с ядом, выразился Сократ.

Aftermath, или последствия, советской истории, внезапно прекратившейся, коснулись меня до того чувствительно, что я не переставал следить за всем, что напоминало weeping on the ruins, плач на руинах. Вдруг в колледже Нассау вижу объявление: будет выступать Зюганов. Вот и спрошу: правда или пустой слух о нем как сопернике Горбачева? Заранее приготовил записку на двух языках, и отправился занимать место в первом ряду, чтобы и записку сразу передать, и ни одного слова не пропустить. Наконец-то, надеялся, проверю, содержалось ли зерно истины в том, что некогда я услышал: шёл к власти, но почему-то не пришёл.

Переводчик оказался знакомым, он служил с Лисоволиком, одним из трёх партийцев, которых перестройка довела до самоубийства. Люди с неумершей совестью – на мой взгляд, хотя в оценке могу быть пристрастен: все трое пощадили меня.

Был я в числе тех, кому Александр Иванович Коровицын, Секретарь РК Киевского района (где находился ИМЛИ), разрешил, без выговора, не ездить на картошку. А когда началась перестройка, оставил пиджак на спинке кресла и выбросился из окна служебного кабинета. Были за ним «дела»? В перестройку процветать стали те, за кем дела могли быть ещё и похуже, поэтому, вероятно, спешат повернуть страницу: поведение снобов, а погибшие позора, видно, перенести не могли.

Борис Карлович Пуго, будучи Секретарем Комсомола, простил мне грехи молодости, когда я был Вице-Президентом Клуба творческой молодёжи. Согласно принятой версии, Пуго застрелился после путча, в котором участвовал.

Дмитрий Андреевич Лисоволик не наказал меня за интервью, данное американскому телевидению без официального разрешения Президиума Академии Наук, а мог по тем временам вычеркнуть из общественной жизни. Директор ИМЛИ, узнав о моём нарушении академических предписаний, взорвался. Обычно вежливый крикнул: «Дурррак! И себе, и всем нам жизнь испортил». Так оценил мой проступок бывший консультант Брежнева. А Лисоволик, отвечавший в ЦК за Америку, спокойно сказал: «Если бы вы с нами посоветовались, ваше интервью стало бы только лучше». Бывший подчиненный Дмитрия Андреевича, сопровождавший как переводчик Зюганова, мне рассказал: у себя дома Лисоволик смотрел по телевидению вечернюю программу «Новостей», крикнул «Кончено!», вышел на балкон и бросился вниз.

Пришло время зюгановского выступления. Народу полный зал. Однако ничего нового о предыстории или о ходе перестройки оратор не сказал. Упомянул Горбачева: «Пошёл со шляпой», то есть побирается. У павшего лидера, по зюгановским словам, не было ни знамени, ни партии, вот и пришлось ему промышлять в одиночку.

Неясно было, есть ли у самого Зюганова знамя и дело. Будто бы обновленная Компартия, которую он стал возглавлять, сохранила за собой старое название ради того (разъяснили мне постсоветские юристы), чтобы не лишиться недвижимой собственности, принадлежавшей партии, отрицавшей частную собственность. При Зюганове партия, по-библейски видевшая в частной собственности корень зла, свою огромную собственность сохранила, сохранив своё старое название, остальное – слова. Но глава КПРФ, выступая перед полными сочувствия перестройке американцами, не произносил названия своей партии, иначе разбежался бы зал даже в самом либеральном из либеральных колледжей.

Закончилась речь, начались вопросы. Переводчик прочитал мою записку на двух языках. А Зюганов произнёс ещё одну речь. Слушая его, я не мог понять, о чем он говорит: его ответ не имел отношения к моему вопросу. «Чего вы ожидали? – сказал сидевший рядом со мной преподаватель-американец. – Он же политик». Но это западные политики, а мы за что боролись? Получать уход от вопроса? Говорят, вы шли к власти, почему же не пришли, таков был вопрос. Отвечал же Зюганов на какой-то другой вопрос, какой, понять было невозможно. Одумавшись, я сообразил: если бы услышанное мной ещё в советское время было пустым слухом, Зюганов мог бы ответить одним словом: «Чепуха». Не ответил отрицательно, не ответил и утвердительно. Значит, дал антиответ!

Эта страница нашей истории ещё должна быть написана, когда будет изучена перестройка так, как изучена междоусобица Киевских князей, борьба Ивана Грозного с боярами, противостояние Петра и Софьи, спор «верховников» с Анной Иоановной, заговор против Павла, добровольные и насильственные отречения Романовых от престола, схватка Сталина с Троцким, Берии с Маленковым и Хрущевым, Хрущева с Брежневым, брежневцев с андроповцами. Всё будет установлено и прописано со ссылкой на источники. Горбачевская страница, отражающая коллизию за кулисами перестройки, окажется написана, когда историки выяснят, какие соперники на исходе советского режима шли к власти, почему взял верх именно тот, кто совершил перестройку и разрушил советское государство.

Выяснить это надо не ради того, чтобы после драки махать кулаками, а чтобы понять, что же с нами произошло. А мы, не зная,