Советник царя Гороха (сборник произведений) - Алексей Владимирович Мефокиров
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Через несколько дней пожар начал утихать, но воины, особенно наемники, отказывались идти вперед.
Тогда Селиван Никифорович вместе со своими советниками вызвал в ставку Ярополка.
– Ну что ж, Ярополче. Ты здешний служилый человек, тебе и вести войско далее по этой дороге. Героем станешь, мы люди щедрые…
– Всегда готов послужить.
Утром отряд облаченных в броню всадников вышел на передний край. Во главе отряда, облаченный в блестящий панцирь с завитушками, гордовито подняв голову, горячил белого саркабского скакуна Ярополк. Весь отряд облился водой из ближайшей речушки, чтобы спастись от остаточного жара пожарища, распростершегося перед ними.
– Tetashmat, bo raadi! Attashen! – зычно скомандовал Ярополк. Всадники подтянули поводья, построились.
– Tetashmat, favaat!
Набирая скорость, отряд двинулся вперед.
Внезапно раздалось взвизгивающее ржание, а затем к этой какофонии присоединились предсмертные вопли всадников. Тлеющие торфяники превратились в непреодолимую преграду: внешне твердая и устойчивая поверхность оказывалась окном в пылающий ад. Всадники проваливались в них, словно в зыбучий песок. Ярополк, вырвавшийся вперед, развернул коня, чтобы вернуться. Но испуганный скакун, встав на дыбы, сбросил его и понесся вглубь пожарища, волоча его за собой. Через несколько десятков метров конь провалился в торфяник, и запутавшись в сбруе, Ярополк начал медленно уходить вместе с ним в тлеющую торфяную массу. Когда торфяник поглотил его по пояс, он завизжал от боли и ужаса.
Немногочисленные пленные воины с заставы, тяжело израненные, связанные веревками, вместе со своими тюремщиками смотрели на происходящее с небольшой возвышенности, единственной в этих местах. На их лицах не было ни ненависти, ни торжества из-за явной неудачи их врагов. Седой воин, уже старый, с грязной окровавленной повязкой вокруг головы, застыл на секунду, видя гибель Ярополка и задумчиво прошептал:
– Не носит родная земля отступников, разверзается под их тяжестью…
Угрюмые взгляды пленных были направлены вниз, а по всему стану селивановцев птицей разлеталась весть о гибели передового отряда. Растянувшаяся на много верст разрозненная колонна зашумела, словно роящиеся шершни, и медленно начала обратное движение.
Глава 11
Никита лежал на шелковой постели, покрытой тонким слоем червленого золота. Самый писк местной моды на роскошь. Мягкость шелка в сочетании с металлической прохладой были великолепны в здешнем довольно жарком климате. Но все ухищрения не спасали от тяжелой ночной духоты.
Многочисленные мысли, которые следовали одна за другой, словно волны морского прибоя, не давали уснуть. То ему вспоминалась школа, мама и бабушка, то перед глазами вставало лицо кузнеца Мокруты и старца Нестора, то чудился рев пароходного сопла.
Кроме того он знал, что сейчас за ним наблюдает не одна пара неусыпных глаз, поставленных заморскими правителями. Спать, когда за тобой смотрят, когда ты просто кожей чувствуешь это наблюдение – необычайно тяжело. Ты лежишь с закрытыми глазами, притворяешься безмятежно спящим – но в это время внутри накапливается такое напряжение, что не сорваться очень сложно. От этого лежания все тело наливалось мучительной тяжестью.
Более всего ему хотелось придумать какой-нибудь ловкий план, чтобы одним махом обрушить Заморское рабовладение, что-нибудь выдумать такое, чтобы «повсюду настал мир и благодать, и лев ел солому, словно вол, и волк возлежал рядом с ягненком». Или как там, в Святом Писании? И при всем при этом хотелось остаться живым и невредимым, и при этом снисходительно принимать восторженные и благодарные возгласы окружающих. Но, ничего такого гениального в голову не приходило, да и не могло прийти. Опрокинуть вековое царство, построенное на слабостях человеческой натуры, ее греховной природе – нестерпимом желании залезть как можно выше, чтобы испражняться на нижестоящих – так же сложно, как изменить форму Галактики. Ни одним махом, ни двумя или тремя этого не сделать.
Никита думал о переводчике, который его сопровождал. Люди готовы продать душу за собственное мнимое благополучие; извечный порок предателей – вместо ремонта и уборки своего дома, они, увидев чистоту и порядок в чужом, готовы сжечь свой, и если это у них не получается, они словно больные щенки, оправляются в каждом углу своего прибежища и громко возмущаются из-за возникающей вони. Чужие суетные сокровища…основанные на костях замученных рабов и регулярно поливаемые их потом, а порой и кровью. Но ему ли осуждать все это? Почему он сейчас лежит на позолоченной постели во дворце заморского правителя? Почему на вешалке возле кровати висит форма заморского морпеха его размера? И что ему делать дальше?
Строго рассуждая, он здесь вообще чужой… В принципе, ему должно быть абсолютно до лампочки то, что Заморское царство поработит еще одну страну, или, как говорят они сами: «включит в цивилизованное пространство». Что с того? Но на самом деле он очень переживал за царство седовласого Гороха. Не надо было быть особенно высокоморальным и тонко чувствующим человеком, чтобы понимать, что в этом мире происходит что-то чудовищно неправильное…
Никита не удержался и открыл глаза. В его комнате царил полумрак, и в этом полумраке как раз присутствовала доля света, достаточная, чтобы было удобно наблюдать за ним, и слишком малая для того, чтобы он мог обнаружить это наблюдение. Но он всей кожей чувствовал чужой пронзительный взгляд, холодный и безразличный, но в то же время верно стоящий на службе своего правителя.
Что именно раздражало его в Заморском царстве? То, что они угнетают своих рабов? Нет, пожалуй не это главное… В конце концов это их мир, и они здесь живут по своим правилам, по своим представлениям о справедливости, добре и зле. Негодование и опасение вызывало совершенно иное, нечто почти невыразимое…впрочем… Главная проблема состояла в том, что Заморское царство заполоняло собой все, яркой дешевкой своей показной культуры (да и не культуры, а лишь ее массовой части) захватывая все вокруг. Ни одно растение не должно занимать собою всю землю; и пусть даже это будет отборная пшеница; горе будет, когда вместо хвойных лесов и тундры, вместо гор с кристально чистыми источниками и белоснежными ледниками, вместо джунглей, оплетенных канатами лиан везде, на каждом клочке, земли будет подниматься пшеница. Но еще большее горе, когда все собой заполонит трава сорная.
Заморская культура буйно расцвела на почве, удобренной навозом пороков; так как вся она, вся ее суть – потакание этим порокам. Вместо того, чтобы делать человека сильнее, она дружески хлопает по плечу и говорит с деланной улыбкой: «Эй, брат, иди – ешь, пей, веселись!». Яркие афиши и вывески, улицы, укрытые мрамором, золото и роскошь даже в уборных…
