Освобождение животных - Питер Сингер

благоприятным для улучшения статуса животных. Вольтер, радостно боровшийся

против всякого рода догматов, сравнивал вредную практику христианства с его

поведением с индусами, обращаемыми в христианство. Он пошел дальше современных

английских адвокатов доброго отношения с животными, когда ссылался на

«варварский обычай поддержки себя мясом и кровью от существ себе подобных», хотя

несомненно, что он продолжал этот обычай лично. Казалось, что и Руссо также

осознавал силу аргументов в пользу вегетарианства, однако, без осуществления его на

практике. Его научный труд по образованию «Эмилия» содержит длинные пассажи из

Плутарха, в которых использование животных в пищу осуждается, как неестественное,

ненужное кровавое убийство.

Просвещение не оказало воздействия на всех мыслителей, поскольку дело касается

животных. Иммануил Кант в его лекциях по этике еще тогда говорил своим студентам:

«Поскольку дело касается животных, то мы не имеем перед ними определенных

обязанностей. Животные не являются самосознательными и значение их определяется

их конечной целью. Такой целью есть человек». Но в том же году, когда Кант произнес

эту лекцию (1780 г.), Иеремия Бентам завершил свой труд «Введение в принципы

морали и закона» и в нем дал окончательный ответ Канту: «Вопрос не в том, могут ли

они рассуждать, и не в том, могут ли говорить. Но он в том, могут ли они страдать?»

Сравнивая положение животных с положением черных рабов и бросая взгляд в тот

день, «когда оставшиеся животные создания смогут приобрести свои права, которые

никогда больше не сможет утаить от них рука тирании», Бентам был, возможно,

первым, кто денонсировал «господство человека» скорее в виде тирании, чем в виде

законов правительства.

Интеллектуальный прогресс XVIII cтолетия продолжался в XIX столетии, выразившись

в некотором практическом улучшении условий жизни животных. Это приняло форму

законов против безудержной жестокости к животным. Первая битва за законные права

для животных разразилась в Британии и первоначальная реакция Британского

Парламента показала, что идеи Бентама нашли слабый отклик в сердцах его

соотечественников.

Первым законодательным предложением по предотвращению жестокого обращения с

животными был билль о запрещении такого «спорта», как травля собаками

привязанного быка. Он был внесен в Палату Общин в 1800 году. Джордж Каннинг,

министр иностранных дел, изображал этот билль, как абсурд и спрашивал риторически:

«Что может быть более невинное, чем травля быков, бокс или дансинги?» С тех пор

больше не было попыток запретить боксерские поединки или дансинги; вот так,

хитростью и коварством государственного деятеля был потерян даже такой скромный

проект закона. Тогда такая инициатива была воспринята, как попытка поставить вне

закона «сборища черни», могущие привести к падению морали. Исходной

предпосылкой, сделавшей возможной эту ошибку, был известный подход,

содержавший несправедливость только к животным, не имеющим, якобы, права быть

объектом, достойным законодательства. Предпосылка эта была раскручена совместно с

газетой «Таймс», посвятившей выпуск обсуждению того, что «вмешательство в личную

жизнь субъектов, в их время и собственность является тиранией. И силовое

вмешательство в такие сферы недопустимо». В результате законопроект был провален.

В 1821 году Ричард Мартин предложил принять закон по предотвращению жестокого

обращения с лошадьми. Следующий отчет дает представление о тоне предстоящего

обсуждения этого законопроекта: «...когда член палаты Смит предложил принять этот

законопроект к рассмотрению, в зале раздался взрыв смеха, описанный репортером

газеты «Таймс». Когда председательствующий повторил это предложение, смех

усилился. Другой член палаты сказал Мартину, что такой закон ему следует готовить и

для собак, что усилило смех в зале. И член Палаты Общин крикнул: «И для кошек

тоже!», сотрясаясь в приступе смеха».

Этот билль также был провален, но в следующем году Мартин уже имел успех с

предложенным им биллем, направленным против жестокости к домашним животным,

«находящихся в частной собственности одной или нескольких личностей». Уже на

первых этапах обсуждения жестокость к животным была признана заслуживающей

наказания. Несмотря на веселье прошлых лет, царящее в зале парламента, многое,

наконец, включалось в законопроекты, хотя обращение с собаками и кошками все еще

не подвергалось каким-либо ограничениям. Мартин подготовил еще один

законопроект, но и тот скорее защищал частную собственность и выгоды владельцев,

чем имел целью защиту животных. Об этом было заявлено еще в первом

законодательном акте, защищающем животных от жестокости, принятом Колонией

Массачусетского залива в 1641 году: — Раздел 92 «Составляющие части свобод». В

этом документе, напечатанном в том же году, читаем: «Ни один человек не будет

производить какой-либо жестокости по отношению к творениям, которые содержит

человек для своего использования» и в следующих разделах документа выставляется

требование для назначения периода отдыха для рабочих животных. Учитывая период

появления декартовских положений, это был удивительно прогрессивный документ.

Правда, принимая во внимание особенности словесного изложения, можно говорить,

был ли он техническим «законом», однако несомненно, что Натаниель Уорд,

составитель Массачусетского закона 1641 года, постоянно упоминался Ричардом

Мартином, как пионер законодательства в защиту животных. Теперь этот билль стал

уже законом, но это была более вынужденная мера, чем результат общественной

мысли. Однако пора безнаказанных жестокостей шла на убыль, получая все меньше

уступок, Мартин и много других именитых гуманистов образовали общество по

выявлению фактов жестокости и теперь, имея закон, начали подавать их к судебному

рассмотрению. Так было положено начало образованию первой организации в защиту

животных, позднее ставшей Королевским обществом по предотвращению жестокого

обращения с животными.

Через несколько лет после появления этого благопристойно умеренного запрещения

жестокости к животным, Чарльз Дарвин записал в своем дневнике: «Человек в своем

высокомерии думает, что имеет в отличие от животных все оправдания, чтобы

занимать более близкую позицию к божественному, чем все остальные существа. И я

действительно верю в обоснованность его замысла относительно животных». Еще

через двадцать лет, в 1859г., Дарвин убедился, что накопил достаточно сведений в

поддержку своей теории для вынесения ее на суд общественности. Но даже тогда в

своем «Происхождении видов» Дарвин тщательно избегал какого-либо обсуждения его

теории в таком направлении, когда один вид происходил от другого. Такой ход мысли

неминуемо приводил к вопросу, от какого же вида ведет свое происхождение человек.

Поэтому автор здесь ограничивался словами, что это будет освещено в отдельной

работе «О происхождении человека и его истории». В действительности Дарвин всегда

пространно отмечал в своей теории, что человек ведет свое происхождение от других

животных, но он считал, что публикация таких материалов «только усилит

предубеждение к его взглядам». Только в 1971г., когда многие ученые признали общую

теорию эволюции, Дарвин опубликовал свою книгу «Происхождение человека», сказав

тем самым заключительные слова, как бы зашифрованные в одной фразе из его ранней

работы. Так началась революция в понимании человеком отношений между ним и

животными нечеловеческого происхождения.

Конечно, можно было надеяться, что интеллектуальный переворот, яркая вспышка

публикаций по теории эволюции внесут заметные различия в отношение человека к

животным. И в теории, где влияние научных доказательств было очевидным, и на

практике все прежние оправдания верховенства человека в иерархической лестнице

создания и его господства над животными — становились все более несосоятельными.

Дарвинская революция в естествознании, по крайней мере для просвещенных

интеллектуальных людей, оказалась подлинной революцией. Человеческие существа

отныне узнали, что они не венец особого творения Бога, создавшего их по своему