Сорока - Элизабет Дэй

решить, что же делать дальше. Она наблюдает и делает заметки. Складывается такое ощущение, словно она работает над проектом, который однажды придется представить публике.

По вечерам Мариса не смыкает глаз, пока Джейк и Кейт ложатся спать. Говорит им, якобы хочет закончить всю работу до рождения ребенка, но вместо этого сидит за столом и яростно строчит в блокноте. «У него роман с Кейт», – снова и снова пишет на странице до тех пор, пока весь лист не покроется каракулями, а она не почувствует себя лучше. И постепенно эта мысль перестает причинять боль.

На третьей неделе преследования случается нечто неожиданное. Когда Мариса приезжает на Оксфорд-серкус, ей становится так жарко, что она стягивает шапку и откидывает волосы назад. Снимает армейскую куртку и обвязывает вокруг талии. Кейт уже вышла из вагона. Мариса наблюдает, как та поднимается по эскалатору. Сейчас она ждет в стороне, потому что у нее достаточно времени, чтобы засечь Кейт прежде, чем та покинет станцию.

Мариса выходит в вестибюль. Идет к турникетам и роется в сумке в поисках телефона, как вдруг кто-то хватает ее за руку и выкручивает с такой силой, что она поворачивается на каблуках и визжит от боли.

– Черт возьми! – кричит она, пытаясь освободиться. Когда поднимает голову, видит перед собой Кейт.

– Почему ты преследуешь меня? – спрашивает соседка. Она настолько близко, что Мариса ощущает на своем лице не только капли ее слюны, но также чувствует теплоту дыхания и запах кофе. – Какого хрена ты меня преследуешь?

Мариса слишком потрясена и не в состоянии думать. Она уже привыкла к этой рутине. Нечего сказать и нечем объяснить.

– Я хочу, чтобы ты прекратила, поняла? – Глаза Кейт пылают, а рот исказился от гнева. Кейт все еще держит ее руку, пальцы так крепко впиваются в запястье, что Мариса представляет себе синяки на этих местах: розовые, потом синюшные, а затем фиолетовые.

– Хватит.

К горлу Марисы подступает желудочный сок. Теперь она понимает, что переступила намного больше границ, чем Кейт. Это ловушка.

– Да, хорошо, да, – шепчет Мариса. – Прости.

– Тебе повезло, что я не вызвала полицию.

– Пожалуйста, не делай этого.

Кейт разжимает хватку. Мариса трясет рукой, пытаясь восстановить кровоток. Когда она поднимает глаза, видит подобревшее лицо соседки. Веки напудрены темно-коричневой пудрой с тенями в уголках, та идеально нанесла косметику, которая сглаживает любые дефекты кожи. Кейт не красит губы. Сегодня утром Мариса намазала губы блеском, поэтому теперь к ним липнут пряди волос. По сравнению с изысканной, выдержанной внешностью Кейт, она чувствует себя глупой простушкой. Ребенок оттягивает живот.

– Пожалуйста, не говори Джейку, – шепчет Мариса, смахивая слезы. Голос срывается, шепот звучит слишком тихо и жалко.

Кейт вздыхает. Позади нее стоит мужчина в форме и собирает деньги для военного благотворительного фонда. Грохот его коробки для пожертвований звонко отдается в голове Марисы.

– Не буду, – соглашается Кейт и поправляет пальто. Она расправляет складки на одежде так, словно пытается стряхнуть пыль. Мариса думает: «Как будто хочет избавиться от меня». – Я не буду беспокоить его.

Мариса прикусывает щеку до крови. По ее жилам разливается огонь. Тело наполняет ярость, готовая выплеснуться в любой момент. Она кивает, разворачивается и уходит, еще не зная, победит ли в ней гнев или унижение.

Но как только заходит в вагон метро, она понимает. Это гнев.

Гнев всегда побеждает.

11

В эту ночь она не спит. Снова. Шум уличного движения, который раньше никогда не замечала, стал громче. Мариса начинает думать, что сон – это притворство, без которого можно обойтись, и удивляется тому, сколько времени провела без сознания под одеялом, хотя могла бы заниматься другими делами. В воображении мелькают нереализованные картины и гонорары за эти работы. Можно было написать свою собственную детскую книгу. В лучших галереях мира появились бы ее работы. На светских вечерах звучали бы поздравления и звенели бокалы шампанского, а она с легкостью воспринимала бы чужие взгляды, зная, что все они говорят об ее таланте с восхищением.

– Вот видишь, – сказала бы она матери, стоя перед абстрактной работой с красно-оранжевыми брызгами, стекающими подобно крови на ноже мясника. – Я – личность.

В ранний утренний час она уже сидит за письменным столом в студии, ожидая восхода солнца над садом, когда лестница отбросит тень на траву. Мариса достает лист бумаги, но не рисует, а проводит черным маркером. Эксперимент с другой формой. Хочет попробовать типографику в своих работах. Однажды увидела, как американский художник-концептуалист вырезает красно-белые полоски и клеит их на черно-белые фотографии женщин с закрытыми глазами, пустых домов на полуразрушенных улицах, бушующего моря и проституток в дверных проемах.

Мариса помнит, что когда-то у отца была женщина – первая из многих. Это случилось через пару лет после ухода матери, но еще до отправки в школу-интернат. Он привел ее домой поздно ночью, и, наверное, думал, что Мариса уже спит. Но она услышала подъехавшую к дому машину и сначала хлопок водительской двери, а потом пассажирской, затем в замочной скважине повернули ключ, и на кухне раздался звон бокалов. И наконец – звук шагов.

Запах сигаретного дыма. Тихий кашель. Отец споткнулся на пороге своей комнаты, а это свидетельствовало о том, что он пьян.

Мариса слышала их за тонкой стеной спальни. Оттуда доносился приглушенный смешок незнакомой женщины, а потом раскатистый смех отца. «Что такого там сказали, чтобы он так рассмеялся?» – подумала Мариса. Почему она не может сделать то же самое? Почему рядом с ней отец всегда такой грустный? И почему он так счастлив только рядом с какой-то незнакомой теткой?

Она лежала под одеялом и слушала вздохи и поцелуи, доносившиеся из-за стены, шуршание простыней, скрип каркаса кровати, тихие стоны взрослых, они пытаются вести себя потише, но у них не получается, а потом пронзительный крик и шепот отца: «У меня ребенок в соседней комнате», – и снова смех.

«Ничего, это всего лишь сон», – успокоила себя Мариса. Хотя знала, что это вовсе никакой не сон, но она все равно задремала. У нее хорошо получалось рассказывать самой себе истории, в них всегда было лучше, чем в реальной жизни. Утром она надела школьную форму и спустилась вниз на завтрак. Отец, по своему обыкновению, сидел за столом, на потертой столешнице которого красовались отпечатки давно выпитых кружек.

– Мариса, – произнес он официальным тоном. – Доброе утро, любимая.

На нем была рубашка с галстуком и вязаный жилет-кардиган, именно это – усилие, приложенное для сохранения нормального внешнего вида – предупредило ее о присутствии на