Выбор воды - Гала Узрютова

вешают бельё на балконах, хлопают дверьми подъезда.

Что, если леса за домом больше нет? Надо убедиться, что лес существует. Что он на месте. Но я не слышу леса, не слышу считалку…

Если быстро сбегать за дом и проверить, можно вернуться во двор до того, как из окна позовут обедать. Нужно только бежать быстрее и не останавливаться, даже если задыхаешься. Я вспотела, в боку колет, но дышать ещё можно. Через минуту стало нельзя, приходится остановиться.

Новый дом по-прежнему впереди, а мой – позади. Отдышаться – и бежать дальше, не останавливаться. Уже приближаюсь к правой стороне дома.

– Кира! Обедать! Кира!

Осталось только обогнуть дом справа – и я узна́ю, на месте ли лес.

– Кира!

Не оглядываться и не останавливаться.

– Кира, домой!

Бежать.

– Кира! Быстро домой!

И не останавливаться.

Падаю, задыхаюсь и смотрю на деревья. Вот он – лес. На месте.

Вблизи он ещё выше. Ещё неведомее.

За каждым домом должен стоять лес. За каждым.

Я встаю и иду к нему. Лес растёт на глазах, скоро достанет до неба. Куда тогда деревья будут расти дальше?

Не знаю, где у леса вход, и есть ли вообще у леса вход. Иду наугад.

Когда я подхожу ближе, поднимается ветер – деревья шевелятся. Зовут они меня или прогоняют – мне не страшно. Я хочу быстрее войти в лес и найти того, кто поёт ту считалку.

– Кира, вот ты где! Кто тебе разрешил уходить со двора?

Меня ведут за руку. Подальше от леса. К лесу задом, к дому – передом. Обедать.

На столе остывают щи со сметаной, а я смотрю в окно на новую девятиэтажку. Из леса снова ползёт считалка, но дальше начала расслышать я так и не могу:

мы все идём в одном лесу

за нами волк

а мы к ручью

спроси у бабушки зачем

ему всегда идти за нами

живя огромными зубами…

Озеро Бохинь

Словения, сентябрь 2018

К середине пути озеро уже не кажется таким большим. Ещё немного – и я смогу завершить этот ритуал.

Я останавливаюсь поесть в деревне Уканц[39] на западной стороне Бохиня. Меж гор – белые дома с деревянными резными балконами, миниатюрные триглавы, посеянные у озера. Правая рука двускатной крыши прячет стену. Камень и дерево делают человека неуязвимым перед дождём, снегом и ветром.

На веранде гостилни[40] за толстыми деревянными столами – никого. Хочу суп. День прожит зря, если не ел суп. За соседний стол садится рыжий мужчина. Сделав заказ, он пересаживается так, чтобы видеть меня, не поворачивая шеи, и роется в смартфоне.

можешь хотя бы сказать,

в какой ты одежде, Эверетт?

На мне нет одежды.

голый идёшь?

Рыжий смотрит на меня и улыбается.

Что плохого в наготе?

Каким родился, таким и остался.

скажи хотя бы, сколько тебе лет.

Столько же, сколько тебе.

но я не называла свой возраст

Тебе тридцать шесть.

Рыжий суёт в рот зубочистку и снова на меня смотрит.

Откуда Эверетт знает мой возраст? Хотя это проще, чем заиметь чужое детское фото.

Не нравится мне этот рыжий.

Заказываю йота юху – фасолевый суп. В нём плавает сало. Приходится вынимать его, игнорируя недоумение хозяина гостилни – двухметрового парня лет тридцати в длинных шортах и растянутой майке. Поговорив с официанткой, тот садится за стол и берётся за жареные сардины, вынимая изо рта каждую мелкую кость. Его тарелка походит на сортировочную базу, в одном углу которой лежат рыбьи кости поменьше, в другом – побольше. Между двумя кучами он складывает рыбьи головы. Свой телефон не трогает. Значит, не Эверетт; он мне уже в каждом встречном мерещится.

Когда я закончила с супом, хозяин молча поставил передо мной большую кружку пива «Laško» со Златорогом. Ручка кружки пахнет рыбой.

– Мало поела. Куда торопишься?

– В Любляну.

– Не успеешь.

– Почему?

– Небо видишь, какое?

– Какое?

– У меня тут дом. Туристам сдаю. Пятьдесят евро за ночь. Здесь за сорок евро только комнату сдают. А у меня – дом.

– Слушай, а что заказал тот рыжий?

– Вегетарианское рагу.

Значит, тоже не Эверетт. Тот бы зашёлся по крайней мере чевапами.

Рыжий снова смотрит на меня и утыкается в тарелку. Я расплачиваюсь и ухожу, рыжий встаёт, бросает деньги на стол и идёт за мной, пожёвывая зубочистку. Он идёт так же медленно. Для вида сажусь на камень и роюсь в рюкзаке. Рыжий останавливается и завязывает шнурок на ботинке. Поворачиваю к гостилне, а рыжий продолжает двигаться вокруг озера. Не Эверетт.

Бохинь удлиняется и вытягивается. Озеро стало сначала морем, а теперь расширяется до океана, чтобы я застряла здесь надолго. Не выйдет. Я прибавляю шаг и не смотрю в сторону воды. Она не сможет на меня влиять. Иду быстрее, отчего озеро становится меньше.

Через несколько минут набрасывается дождь. Если нет никакого камня или дерева, чтобы защититься от стихии, – лучше подчиниться.

– Я же говорил, не успеешь, – не удивившись, улыбнулся хозяин гостилны в Уканце, когда я вернулась туда переждать дождь. – Это одно из самых дождливых мест страны.

Его зовут Йоже. Исчезнув за дверью, он возвращается со старой белой майкой в руках.

– Переоденься, промокла.

Йоже вытирает стол и несёт яблочный шнапс.

Мы договариваемся на пятьдесят евро, и он ведёт меня в бело-коричневый дом – двухэтажный, с резным балконом.

– Готовить можешь на кухне. Или приходи в ресторан, постояльцам – скидка, десять процентов. Вот мой телефон. Будешь завтра выезжать, ключи брось в почтовый ящик. Можешь есть всё, что найдёшь в холодильнике. Осталось от прошлых гостей.

Дом отделан деревом. Много старых фотографий. Коровы и сегодня стоят на тех же местах, звеня колокольчиками, больше похожими на колокола.

Когда ходишь по комнатам чужого дома, не понимаешь, куда можно смотреть, а куда нет. Движешься как по чужой кишке. Чужой быт трогать неприятно.

Быт обустраивают, чтобы спастись. Я же бытом отвлечься никогда не могла. Только начинала мыть полы, как засматривалась на дневной свет из окна, перемещающий пыль от плинтусов к центру комнаты. Пыль падала тяжело и прозрачно, и никакая, даже самая мокрая тряпка, не могла её остановить. Только начинала мыть посуду, как заглядывалась на воду, её невидимый скелет, – и губка выпадала из рук.

Здесь