Маленький содом - Георгий Стаматов

   —  Меня не проведешь. Людей я вижу насквозь, хоть и не копаюсь в их душе. На что мне их душа? Козья шкура стоит дороже. Не притворяйся... Тебе известна история с дипломом, и не очень-то тебе приятно сидеть со мной, человеком, который подделывал документы. Так ведь? Ты стыдишься меня, а я вот никого не стыжусь... Слышишь? Никого! Нет в Болгарии человека, которого я постыдился бы,— все жулики, все до одного, каждый по- своему жулик. Только вы, чудаки,— люди особого сорта: питаетесь воздухом и славой и не нуждаетесь в деньгах. Эх, дорогие вы мои, писатели, психологи! Человека по косточкам разбираете, а рядового болгарина понять не можете. Сочиняете драмы, изучаете жизнь, а сами жить не научились. Твое имя известно всей Болгарии, в Софии каждый знает тебя в лицо... ты весь мир оплодотворяешь своими мыслями,— а собственного дома не имеешь. Знаю, метишь ты высоко; я для тебя — мелкая, мерзкая букашка, вошь, тебе противно слушать мои слова, и если ты сидишь здесь, так потому лишь, что никто нас не видит. В Софии ты, заметив меня, свернешь в переулок. А задумывался ли ты когда-нибудь над моей жизнью?.. Вся Болгария закаркала на меня, когда случайно обнаружилось, что диплом у меня фальшивый. Рассылали телеграммы по всем европейским университетам, затеяли переписку с прокурором, следователями — хотели меня живым в землю зарыть. Завели дело. А когда оно пропало, все, конечно, стали подозревать, что это я его выкрал. Ну что ж, теперь скрывать не к чему,— дело, и правда, выкрал я. Я бы тогда еще не то сделал: не сумел бы выкрасть дело — поджег бы здание суда. Всю Софию мог бы спалить. Эх, дружище, легко говорить про честность, идейность, принципы тому, кто родился от праведных родителей, в теплой комнате; кто уже в начальную школу шел в рукавичках и калошах, а в гимназию — с часиками и карманными деньгами; кого папаша сам отвез в Западную Европу получать высшее образование, сам устроил в пансион, чтобы мальчик желудочек себе не испортил. А вот я не успел родиться, как голышом выскочил на улицу и до десяти лет бродяжил по дорогам, был на побегушках у корчмарей, у хозяев постоялых дворов, у парикмахеров. Потом случайно нашелся какой-то чувствительный дурак, взял меня на воспитание, отдал в гимназию. Жил я у него замечательно! Впервые наедался досыта каждый день. Правда, учился я плохо, но все-таки кончил пять классов. Потом разругался со своим благодетелем. А знаешь из-за чего? Померещилось проклятому, будто я украл у его жены золотое монисто. Я не из тех, что боятся признать правду... Со всей околии деру шкуру, ребенка от материнской груди оторву, если получу на него исполнительный лист. Всю округу отравляю вином- суррогатом, челядь свою кормлю гнилым вяленым мясом. Я проходимец, осел, свинья, хуже любой из тех, которых ты видел сегодня у меня на постоялом дворе,— но монисто украл не я. И не потому, что не нуждался в деньгах или не знал, где это монисто лежит... Нет, а потому, что тогда я еще был таким же простаком, как ты, веровал в принципы — кражу считал преступлением, голодную смерть подвигом... Вот я и сбежал от своего благодетеля, сделался чиновником, писарем. В мое время на писарей смотрели так, как теперь смотрят на вас, писателей. Только писарю всегда платили. Года через два я ходил уже в лаковых штиблетах, с тросточкой. Стал откладывать деньги. Наконец, по совету своих гимназических товарищей, решил поехать за границу, чтобы получить юридическое образование. Тогда принимали в университеты всех без разбора. Поехал, записался, проучился полтора года. До окончания курса оставалось еще столько же, но деньги я уже прожил все. Вы, которые жили за границей по пяти, по десяти лет, вы, которым почтальон ежемесячно приносил почтовую повестку на денежный перевод,— понимаете ли вы, что значит остаться без гроша в кармане? Хоть весь мир проси, никто тебе ничего не даст. Тогда вы презирали меня за то, что у меня не было денег, даже на табак не хватало. Теперь меня ненавидят за то, что у меня слишком много денег,— зато я могу купить все, что захочу. Пускай ненавидят, пускай завидуют! Завидуешь мне и ты, хоть и думаешь, что эти деньги я добыл подлостью... Но так я буду поступать и впредь! Да знаешь ли ты, что такое подлость? Нет, ты не знаешь, что это такое. Это — талант, такой же врожденный талант, как и твой. Один рождается талантливым писателем, другой—талантливым плутом. Разве не так?

Он ненадолго умолк, налил себе рюмку вина, залпом выпил ее, рукой обтер губы и с нарастающим возбуждением продолжал:

   —  Как сейчас помню: однажды я три дня подряд ничего не ел. Вот тогда-то я и пришел к такой мысли впервые: зачем изучать право, если нигде в мире нет правосудия? Долго я скитался по Европе в поисках хлеба и работы, едва прокормиться мог. И вот в один прекрасный день я без малейшего угрызения совести сфабриковал себе диплом. Прямо тебе скажу: у меня на него было больше прав, чем у других. Я и сейчас все свои судебные дела веду сам, гроша ломаного не расходую на адвокатов,— а ведь во всех моих тяжбах обе стороны плутуют,— и я разорил не одного здешнего мошенника. Когда я иду по улице, нет человека, который не вздрогнул бы, завидев меня, к которому я не залез бы в душу, в голову, в карман,— а сплю я, как новорожденный младенец. Не страдаю ни бессонницей, ни потерей аппетита. Что ты на меня так смотришь, Ирмов? Удивляешься? Не веришь? Думаешь, что я шучу, преувеличиваю или болтаю вздор спьяна? Правда, вино развязало мне язык, но я и трезвый думаю так же. Чудной ты человек! Что ты на меня уставился, словно смотришь с Эйфелевой башни? Не там ваше место, не там: голова закружится — и упадешь. И напрасно вы воображаете себя какими-то избранниками, рожденными лишь для того, чтобы переделать мир. Пустое тщеславие!.. Не только ты, Ирмов, но даже Ибсен и Толстой ничего не в состоянии изменить. А я преобразую Болгарию — я и мне подобные,— потому что мы — сила, власть! И я сотру в порошок все, что стоит на моем пути. Сегодня я среди свиней, но завтра ты увидишь меня в парламенте. Законы буду издавать я, и ты будешь