Северный крест - Валерий Дмитриевич Поволяев

Миллер тоже не осуждал, но ему было жаль русских солдат – с ними поступили, как с безродными каторжанами, а ведь многие из них были награждены французскими орденами.

– В чужой стране надо быть осторожным, – сказал он Маклакову, – даже если ты защищаешь ее флаг.

Маклаков попросил принести им в кабинет кофе.

– Как здоровье вашей супруги, Евгений Карлович? – поинтересовался он.

– Слава богу, Наталья Николаевна жива и здорова.

– По России скучаете?

– Очень, – признался Миллер, и это признание было искренним: несмотря на немецкие корни, он был совершенно русским человеком. С ранимой психологией, с желанием помогать другим, с тягой к бунту, с сочувствием к чужой боли, с неумением держать свою душу на железных запорах и так далее.

Наверняка его судьба сложилась бы по-другому, если бы он не вышел в сырой апрельский день на площадь, где толпились обозленные солдаты маршевой роты. Но получилось то, что получилось.

Маклаков с грустью улыбнулся.

– И я скучаю по России. Иногда мне снится русская зима. С лихой метелью, с морозом, с гиканьем ямщика, погоняющего лошадей, и жарко гудящей в доме печью. Еще снятся окна моего дома – все стекла в морозном рисунке. Просыпаюсь я после таких снов с мокрыми глазами. – Голос Маклакова сделался тихим. – Очень хочу в Россию.

– И я очень хочу. – Миллер вздохнул. – Наталья Николаевна тоже видит во снах Россию и стремится туда.

– Как глупо мы проиграли войну… – Маклаков указал женщине в строгом сером платье, принесшей кофе, куда надо поставить поднос. – Какой все-таки крученый финт выкинула матушка-история… Союзники России по войне Англия и Франция оказались победителями, а Россия, больше всех хлебнувшая, больше всех вынесшая, больше всех дравшаяся, – побежденная. Уму непостижимо! Не укладывается в голове то, что произошло.

– Россия в этом не виновата. К нашей революции Германия, кстати, тоже приложила руки.

Маклаков кивнул согласно, придвинул генералу чашку с черным, в сливочной пенке напитком.

– Прошу!

Генерал поднес чашку к лицу, осторожно втянул в себя горьковатый тягучий запах, лицо его мечтательно расслабилось.

– Ничего нет лучше духа свежего кофе.

Посол вновь наклонил голову, улыбнулся – ему показалось, что он поймал Миллера на чем-то сокровенном, – произнес коротко:

– Да.

– С другой стороны, все страны, все до единой, которые участвовали в Великой войне, вышли из нее покалеченными…

– Еще не все вышли, Евгений Карлович, – поправил генерала посол.

– Это не важно. Осталось чуть-чуть, максимум два-три дня, неделя, полмесяца, месяц – и выйдут все… И что же дала эта война всем нам? Человечеству, миру? Ничего, кроме большой головной боли, искалеченных жизней, миллионов убитых людей. Мир обнищал, у всех стран, участвовавших в войне, – дырявые карманы, ни одной золотинки в них не сохранилось, чтобы пустить ее на поправку дел, – все съела война. Но материальная нищета – это ничто в сравнении с нищетой моральной, хотя моральное падение людьми почти не осознается, это не бьет так больно и жестоко, как нищета физическая. А между тем источником всех бед – экономических, социальных, политических – является именно моральное падение. Люди забыли, что они – люди, особи, которые должны жить по законам людей, а не зверей, как забыли и то, что на свете есть Бог…

Миллер перевел дыхание, отпил из чашки немного кофе. Он говорил увлеченно, горячо, было видно, что все это прочно сидит внутри, и если генерал не выговорится, а еще действеннее – не выплеснет эти мысли на бумагу, досада будет сидеть в нем вечно.

Посол угадал – Миллер собирался писать книгу. Другого способа отцепить от себя болезненный груз прошлого не существовало.

– Разделяю ваши мысли, Евгений Карлович, – медленно, тихо, чеканя каждое слово, произнес Маклаков.

– Не только люди, но и правительства забыли законы и человеческие, и Божьи, – сказал Миллер, – нет в их действиях ни честности, ни человечности, только безответственность и безнаказанность. Именно безответственность и безнаказанность возведены в принцип управления: управляются люди, народы, государства, а раз это так, то наступает эпоха постоянного кризиса… – Миллер замолчал, вновь отпил немного кофе из чашки, напряженное лицо его помягчело.

– Что такое постоянный кризис? – поинтересовался Маклаков.

– Кризис доверия. Люди в Европе перестали верить своим правительствам. А раз это так, то целые страны и народы движутся в тупик. Больше всех от этой войны пострадала наша несчастная Родина.

Маклаков промолчал. Для него, опытного дипломата, существовали темы, на которые он не имел права говорить.

– Бог спасет нашу Родину, – произнес он дрогнувшим голосом, – не оставит ее, отведет все беды, громы и грозы…

– Богу Богово, а кесарю кесарево. Нам же, простым смертным, вообще уготована третья доля. Ясно одно – с первого августа четырнадцатого года начался новый отсчет истории. Может быть, это будет самый худший отрезок ее во все времена.

– Этого никто не знает, Евгений Карлович, – мягко произнес посол.

– Никто не знает, это верно, но зато все чувствуют. Жизнь завтрашняя в России будет много хуже нынешней. Власть, которая намерена укорениться в нашей стране, уничтожит все: веру, собственность, семью, личную свободу, человека превратит в животное, знающее только одно – беспрекословное подчинение вождям. А те и будут стараться. – Миллер с горечью махнул рукой и умолк.

Спустя много лет – уже в тридцатые годы – он напишет книгу, где все, о чем он говорил с Маклаковым, выплеснет на страницы.

Но это будет позже, а пока он обкатывал, шлифовал свои мысли…

Посол отставил в сторону чашку с кофе.

– Быть животным – это хуже, чем быть рабом, – произнес он задумчиво, – вы правы.

Картины из прошлого возникают будто бы из ничего, Миллер вновь прокручивает их в памяти, расстраивается, радуется, озабоченно размышляет, сочувствует сам себе. Может, он напрасно ввязался в это не совсем благое дело – в генерал-губернаторство? Англичане ведут себя как девочки, в первый раз вышедшие на панель – и боятся всего, и хочется им, и папу с мамой обидеть стесняются, и отломить кусок побольше от общего пирога стараются… Тьфу!

А ведь скоро наступит момент, когда они поспешат на свои корабли и оставят Миллера на этой земле одного. К этому все идет.

Еще вчера Миллер так не считал, а сегодня, увы, эти мысли все чаще и чаще приходят ему в голову.

Чтобы удержать англичан, нужны успехи на фронте – на Северной Двине и под Котласом, на Онеге и в печорской тайге, на берегах Белого моря и в Мурманске. В Мурманске городом правит странный человек, полуклоун-полуневежда, из бывших кочегаров, боксер и сочинитель стихов – некий Юрьев, председатель местного совдепа.

Юрьев был экспансивным человеком, по телеграфу обматерил Ленина и Троцкого, бросил им прямо в лицо презрительное: «Изменники!» – но он, этот Юрьев, был против подписания мирного договора с немцами в Бресте, и это его роднило с белыми генералами. Он воевал с красногвардейцами бывшего наркома Токоя[14] и белогвардейцами барона Маннергейма[15], прекрасно уживался с англичанами и французами