Северный крест - Валерий Дмитриевич Поволяев

вверх комлем, вновь легла на холмик, макушкой в землю, второй снаряд угодил в пулеметное гнездо. Станина «максима», только что отчаянно палившего по миноноске, полетела в одну сторону, ствол в другую, человек, лежавший за пулеметом, – в третью.

Кислюк стрелял лихо, у него имелся дар настоящего артиллериста. Лебедев не выдержал, похлопал в ладони:

– Браво!

На берегу снова ударила партизанская пушчонка, малокалиберная, слабенькая, не способная причинить большого вреда, снаряд с острым гусиным шипеньем разрезал воздух и вновь упал на противоположную сторону Онеги, в чистое поле – вверх только сбритая трава полетела.

Пушкарь у партизан был криворуким.

Третья пушка, трофейная, отбитая вчера вечером у красных, была установлена на носовой палубе рядом со скорострельным орудием; колеса этой пушки, чтобы она не улетела за борт, были прикручены к палубе проволокой и цепями.

Мичман Кислюк переместился к третьей пушке.

Проворно, по-воробьиному ловко прыгая по палубе, он скрестил над головой руки, требуя держать миноноску в ровном состоянии, чуть подкрутил ствол пушки и выстрелил снова.

Пушка подпрыгнула на палубе – в этом лихом прыжке она вообще могла сигануть за борт, но цепи, прикрученные к лафету, удержали ее, пушка грохнулась колесами о металл палубы, встряхнула тело миноноски и затихла. Кислюк загнал в нее новый снаряд – на подачу встал тщедушный матрос, похожий на пацаненка, – чернявый, с бледным лицом и гвардейскими ленточками на бескозырке, которые он, чтобы головной убор не улетел в Онегу, зажал зубами.

Артиллерист приложился лицом к окуляру, покрутил рукоять наводки и, замерев на мгновение, дернул спусковой шнур. Пушка вновь приподнялась над палубой, отплюнулась рыжим огнем и всадилась колесами в гулкий металл.

Тщедушный матросик подцепил очередной снаряд прежде, чем Кислюк подал ему команду, мичман загнал снаряд в ствол и в очередной раз дернул спусковой шнур.

На этот раз Кислюку удалось накрыть партизанскую пушку – в воздух взлетело не только это жалкое орудие, осколками посекло и молодого бычка, который был запряжен в эту пушку – тягал ее, словно арбу.

Бычок взревел яростно, задрал хвост, понесся галопом по берегу и с крутизны прыгнул в воду. Около борта миноноски немедленно возник Митька Платонов, отшвырнул в сторону накрахмаленный белый колпак, перегнулся вниз:

– Спасай бычка! – прокричал он, давясь собственным криком. – Это же мясо для общего котла!

Такая забота кока была понятна всей команде. На крик вынесся Арсюха, также перегнулся через борт.

Над палубой тем временем снова приподнялась и рявкнула пушка: Кислюка ничто не могло отвлечь от стрельбы, даже плавающий за бортом большой кусок мяса.

– Команда, спасай бычка! – отчаянно вопил между тем Митька.

Кислюк произвел еще один выстрел и устало откинулся от пушки. Берег молчал – все огневые точки были подавлены.

– Неплохо расплатились за сорванный обед, – констатировал Лебедев.

Арсюха тем временем скинул с себя штаны и рубаху и прыгнул в воду, к ошалевшему бычку. Следом за ним Митька бросил с борта веревку. Арсюха проворными саженками догнал бычка, развернул его рогами к миноноске, под пузом продел веревку. Несколько матросов, мигом оказавшиеся около Митьки – вопрос свежанины в «разблюдовке» касался всех на корабле, – подтащили бычка к борту. Арсюха важно плыл рядом.

– Все, теперь ты никуда от нас не денешься, – бормотал он, шлепая руками по мутной онежской воде, иногда прикладывал ладонь и к заднице быка, подгонял его.

Сзади дал сиплый гудок монитор, на нос парохода выскочил сигнальщик с флажками, засемафорил что-то, взбивая тугими хлопками крепкой ткани пространство. Хоть сигнальщик на мониторе появился. Хороший знак.

– Сигнальщик! – громко выкрикнул Лебедев. – Расшифруйте, что он там талдычит?

На корму поспешно выскочил Андрюха Котлов, беззвучно зашевелил губами.

– Ну! – требовательно вскинул голову командир миноноски.

– Командир десанта просит разрешения пристать к берегу и прочесать лес.

– Дайте ему такое разрешение, – велел Лебедев, – пусть пройдется с гребешком по зеленым кудрям. Вдруг действительно пару блох выловит.

Андрюха поспешно заработал флажками, семафоря монитору «добро». Пароход вновь подал хриплый, словно застуженный на ветру гудок и начал плоско, боком, подгребать к берегу. Лебедев с интересом наблюдал за ним: такой маневр миноноске был неведом.

На реке заметно поднялась вода.

Здесь, в нескольких десятках километров от устья, от моря, действовал закон приливов и отливов – вода осаживалась, споро уползала вниз, в море, а потом, когда наступала пора прилива, прибегала вновь.

Монитор благополучно пристал к берегу, с борта на землю бросили несколько сходен, и с полсотни солдат, гулко бухая по сходням каблуками, скатились на берег. Руководил ими капитан Слепцов. Кривоногий, низенький, прочно стоящий на земле, лютый, он взмахнул над головой блестящим стеком, потом вытащил из кобуры кольт, также махнул им:

– За мной!

Лебедев покачал головой:

– Ненормальный человек!

Такие люди, как Слепцов, вершат революции, а потом давят их, колобродят, поднимая народ на бунты, затем отходят в сторону и, заложив руку за борт мундира, спокойно наблюдают, как льется кровь людей, бывших с ним. Они не боятся суда истории; жизнь, события ее считают карманными – готовы управлять ими, но не всегда это у них получается. У событий, у течения жизни, оказывается своя логика, а у слепцовых – своя.

Слепцов лихо, ни разу не оскользнувшись, взлетел на закраину берега и вновь призывно взмахнул стеком:

– За мной!

Серая сопящая лава понеслась за ним в лес.

Вернулась цепь через двадцать минут, с собой она приволокла двух избитых, с окровянными лицами мужиков.

– Вот они, еврейцы-красноармейцы! – прокричал Слепцов с берега, ткнул стеком вначале в одного пленного, потом в другого. – Что будем с ними делать?

Лебедев поднес ко рту рупор – еще не хватало, чтобы он вершил суд, выносил приговоры, а потом еще и приводил их в исполнение; не-ет, он моряк и карательные функции – не его дело, он никогда их не «реализовывал», если выражаться словами лощеных прапорщиков из штаба Марушевского, проговорил зычно:

– Разбирайтесь сами!

Слепцов выстроил на берегу солдат, поблагодарил их за службу, потом перевел взгляд на замызганных худых пленников:

– С этими чучелами разговор будет особый.

Через десять минут караван, ведомый миноноской, двинулся по Онеге дальше.

Допрашивал Слепцов пленных в трюме монитора, в грузовом отсеке, пахнущем крысами и гнилым сеном.

Из числа подопечных десантников он назначил себе денщика – услужливого парня с круглыми крыжовниковыми глазами по фамилии Крутиков, в прошлом тот работал официантом в одном из вологодских ресторанов и знал, как услужить начальству, – Крутиков принес в трюм табуретку, поставил ее на видном месте. Пояснил:

– Это для господина капитана.

– Слушай, Крутиков, господ-то сейчас нету, – сказал ему Дроздов, извлек из кармана пачку французских сигарет «Голуаз», небрежно швырнул одну сигарету в рот, зажал ее губами.

Обеспечение в войсках Миллера было налажено по первому разряду, не то что в Красной армии или в армии Колчака. В красных войсках нет ничего, хоть шаром покати, командиры дивизий питаются брюквой и черными «тошнотиками», как русские бабы издавна зовут грубые, похожие на