Северный крест - Валерий Дмитриевич Поволяев

другого материала не было, и он скомандовал горласто, боясь, что пленный уточкой перевалится через леер и нырнет в воду:

– Стой!

Пленный остановился.

– Ну-ка, ну-ка, покажи мне свою обувку. – Крутиков присел на корточки, чтобы получше разглядеть сапоги.

Сапоги были справные, пошитые толковым мастером – видно, сняты с какого-то офицера, – сидели на ноге как влитые.

– Снимай сапоги! – скомандовал Крутиков.

Пленный сдернул один сапог, потом освободился от второго. Затем, ни говоря ни слова, подошел к лееру, переступил через провисший тяжелый трос и, с силой оттолкнувшись от борта, прыгнул в воду.

Плоско прошел под водой – сверху с палубы парохода была видна его спина, еще мелькали светлые босые пятки, которыми он усердно молотил, и вынырнул из воды уже у самого берега.

– Ловкий парень, однако! – одобрительно произнес Крутиков, подхватил трофей, хотел было сразу сунуть в мешок, но слишком уж грязные были сапоги, и он решил их вымыть.

Засек взглядом матроса с ведром – тот ловко швырнул мятую жестяную посудину в Онегу и вытащил полное ведро воды, – пристал к нему:

– Одолжи-ка ведерко!

– Зачем тебе?

– Сапоги помыть.

– Для сапог нужно помойное ведро, а у меня такого нет, – недовольно пробурчал матрос.

Когда матрос ушел, повесив ведро с веревкой на крюк, Крутиков проворно метнулся к нему, намотал веревку на руку и швырнул ведро за борт. Не знал он, что швырять ведро в реку надо умеючи, вверх по течению, а Крутиков швырнул его просто от борта. Хорошо, запас веревки был намотан на руку порядочный – ведро рвануло, и Крутиков чуть не вылетел за леер, едва удержался на ногах. Выматерился. Ведро, угодив в тугую встречную струю, подпрыгнуло высоко, это, собственно, и спасло Крутикова, он дернул веревку к себе, и ведро с грохотом опустилось на палубу монитора.

Попытка вымыть сапоги не удалась. Пришлось их засовывать в мешок грязными.

Караван из двух мониторов и одной боевой миноноски продолжал двигаться по Онеге дальше.

* * *

При упоминании фамилии Скоморохова у Миллера начинали невольно ныть зубы. Стремительный, как колобок, удравший из дома и теперь опасающийся преследования деда с бабкой, Скоморохов появлялся то в одном месте, то в другом – то у рабочих в депо, то в порту у грузчиков, то в Соломбале у рыбаков, и везде вещал – он очень хорошо вещал, этот левый эсер, – заслушаться можно было.

Направленность его речей была антимиллеровская – Скоморохов предлагал сместить северного губернатора, превратить его в навоз.

К Миллеру попросился на прием начальник контрразведки – зная, что генерал его службу не любит, полковник, возглавлявший отдел, появлялся в кабинете Миллера крайне редко.

– Давайте мы уберем этого крикуна, – предложил он Миллеру, – одно движение, всего одно – и кукарекать Скоморохов будет совсем в другом месте.

Брови на лице генерала взлетели вверх.

– Насилие? – спросил он резким, каким-то петушиным голосом. – Нет, нет и еще раз нет! Этого допускать нельзя. Никакого насилия! На этого крикуна неплохо бы напустить своего петуха, типа мурманского Юрьева, и тогда все будет в порядке.

– Юрьев на это не пойдет, – заметил начальник контрразведки. – Не понимаю только, зачем его оберегают англичане. Берегут, будто он племянник королевы.

– А я и не сказал, что это должен быть Юрьев. Я сказал – типа Юрьева… Какой-нибудь крикун, похожий на попугая.

– Если Скоморохова не изолировать – вам придется включать его в состав правительства, – предупредил начальник контрразведки.

Общество в Архангельске неожиданно разбилось на три части: правые – это так называемое оборонческое крыло, сторонники создания могучей северной республики, ничего общего не имеющей с Россией; центр – это обычное колеблющееся болото, ни нашим ни вашим, с одной лишь программой – уцелеть бы самим; и левая часть, готовая сложить знамена и сдаться – пораженцы, менее всего привечаемые Миллером. Скоморохов прыгал по всем трем островам, как кулик по трясине, даже лапы себе не замачивая – передвигался, будто посуху.

– Да, – согласился с начальником контрразведки Миллер, – придется включить Скоморохова в состав правительства и тем самым сделать своим.

– Он не пойдет на сближение, – отрицательно качнул головой начальник контрразведки. – Мы этого деятеля изучили очень хорошо.

– Вот когда не пойдет на сотрудничество, сударь, тогда и будем принимать решение.

Начальник контрразведки наклонил голову с ровным, будто по натянутой нитке отбитом пробором, подхватил папку и удалился из кабинета с сухой миной на лице: ему не нравилась мягкотелость Миллера.

Серьезная обстановка сложилась в Мурманске. И не только из-за разнузданности председателя местного совдепа, даже летом не снимавшего с рук перчаток – чтобы удобнее было бить в морду и не сдирать кожу с мослаков. На всех мурманских углах, на всех митингах Юрьев обзывал Ленина и Троцкого предателями и немецкими наймитами, не стесняясь, ругал их матом, иногда подбирал рифму и глушил их на митингах матерными стихами, что вызывало неизменные аплодисменты; на всех кораблях создал судовые комитеты, которые правили бал, дружно ругали Миллера и мочились в фикусы, стоявшие в офицерских кают-компаниях.

Капитан первого ранга Чаплин[18], командовавший флотилией в Архангельске, допустил ошибку, отправив в Мурманск половину флотилии, – надеялся силой исправить ситуацию, но из благой затеи этой вышел пшик: белые корабли, приписанные к Архангельску, сами перелицевались в красных, избрали судовые комитеты и теперь также на все лады ругали Миллера.

То же самое произошло и с непослушными солдатами с Иоканги, отказавшимися подчиняться своим офицерам, – их отправили на Мурманский фронт, в результате красные получили надежных сторонников.

Чаплин, желая исправить ошибку и замолить свои грехи перед Миллером, повел наступление по Двине. Небольшая команда двигалась сейчас и по Онеге.

Онежские всегда держались особняком, диктовали свои правила – не подчинялись ни англичанам, ни Миллеру, ни красным, сражались яростно, до последнего патрона, если не хватало патронов, дрались кулаками и зубами, отстаивая свои дома, землю свою и разом стихали, едва незваные гости покидали их край – на чужой земле драться они не желали и вообще делали вид, что все драки и драчки, войны и прочее битие носов, происходящее в северном краю, к ним не имеет никакого отношения.

Справится ли малочисленная экспедиция с онежскими упрямцами, Миллер не был уверен.

* * *

Через несколько дней Миллер перетасовал свое правительство. В его состав включил и энергичного крикуна… Скоморохова.

Работать в правительстве оказалось труднее, чем кричать на разных углах – тут требовалось и ответственность взять на себя, и толковую бумагу англичанам сочинить, и просто, засучив рукава, повкалывать. Вкалывать Скоморохов не любил, да и, если честно, не умел, перетянуть правительство на свою сторону и затеять очередную свару Скоморохову не удалось, поэтому он со своими единомышленниками – таких в правительстве набралось несколько человек – решил «соскочить с телеги» прямо на ходу. Что, собственно, тут же и сделал: громогласно объявил правительство контрреволюционным – «куда более контрреволюционным, чем прежнее», выкрикнул ошалевшим от такой непосредственности своего коллеги министрам в лицо: «Победа будет за