Северный крест - Валерий Дмитриевич Поволяев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Поберегись! – громко прокричал Сомов, оттеснил плечом своего напарника в сторону, сделал несколько последних, завершающих ударов топором по ольхе, и дерево с грохотом рухнуло на землю.
– Какое рубим следующее? – спросил Дроздов, хлопнул по стволу высокой березы. – Это?
Он уже понял, что хочет сделать Сомов.
Артиллерист задрал свою лишаистую круглую голову, окинул взглядом макушку березы и пророкотал басом:
– Лет через десять можно будет рубить и это дерево, а сейчас рано.
Он выбрал сосну, росшую метрах в тридцати от поваленной ольхи.
– Федор, рубим этот ствол.
– Есть рубить этот ствол, – весело отозвался Дроздов, подражая напарнику, ловко подкинул топор, тот грозно сверкнул в воздухе черным лезвием, в следующее мгновение точно припечатался к руке.
Через полтора часа восемь поверженных деревьев лежали на земле. Были они старые, трухлявые, наполовину уже сдохшие – то самое, что требовалось Сомову.
Он послал напарника надрать с березовых стволов бересты, сам же, взяв несколько человек в помощь, растащил деревья по краям поляны в виде венца – получился большой квадрат. Крутиков, довольно похлопывая себя по животу веткой, встал на возвышенное место и теперь командно покрикивал, подгоняя людей.
– Быстрее, быстрее, быстрее! – В такт словам Крутиков хлестал себя веткой. Вот музыкант!
Содрав с ближайшей березы клок бересты – Дроздов что-то задерживался, – Сомов присел на корточки перед одним поваленным деревом, ловко, с первой же спички поджег бересту и сунул ее в дупло.
Из дупла повалил легкий прозрачный дым. Вторую берестяную скрутку, так же ловко подпаленную, Сомов сунул в следующее дупло. Напарник, густо облепленный комарами, тем временем приволок целую охапку березовой коры.
– Делайте, как я, поджигайте деревья, – громко скомандовал Сомов. – Без дымокуров нам комара не одолеть.
Солдаты, ожесточенно хлеставшие себя ветками, быстро разобрали бересту, кинулись к лежащим стволам.
Вскоре всю поляну заволок дым. Дышать, несмотря на дым, сделалось легче, комары поспешили оттянуться в сторону, сбились в густую кучу, повисли над лесом.
– Все, – облегченно проговорил Сомов, – теперь они сутки будут трепыхаться над деревьями, а сюда не сунутся.
– У нас в деревне были случаи, когда комары напрочь высасывали кровь из щенят. А однажды насмерть загрызли теленка. О-хо-хо… – Дроздов озадаченно поскреб пальцами затылок.
Ночь мало чем отличалась от дня, была она светлая, прозрачная, прохладная, опасная; недалеко, около спуска к реке, голодно выли волки – попытались отжать от стада, пришедшего к воде, оленя, но попытка не удалась, вот волки и завыли возмущенно и голодно, потом смолкли разом, и постам, оберегающим ночующий лагерь, стало понятно: в тайге кто-то есть, кто-то подбирается к поляне.
Это засекла вахта, и на миноноске – мичман Рунге и матрос Андрюха Котлов.
– Давай-ка, друг, вытаскивай из рубки пулемет, – скомандовал Рунге матросу, – в лесах здешних волки водятся не только о четырех ногах.
Он как в воду глядел – через пятнадцать минут по лагерю грохнул винтовочный залп. Послышался крик Слепцова, пытавшегося организовать оборону, в ответ ударил залп из винтовок – ночующий народ быстро разобрался, что к чему. Андрюха засек среди деревьев огоньки партизанских выстрелов, притиснулся к пулемету и дал длинную, в половину ленты очередь.
– Вот люди-нелюди, – Рунге выругался, – и чего им не спится?
Через десять минут партизан отогнали. Слепцов, держа в одной руке кольт, в другой стек, прошелся по лагерю.
– Все живы?
Живы были все. Одного только, лопоухого неудачника, пуля обожгла по касательной – содрала клок кожи на голове и оставила дырку в крупном, твердом, словно бы выпиленном из фанеры ухе. Парень заорал на всю тайгу – сделал это с опозданием, когда прошел страх, – начал визгливо, тонко, будто заяц, которого опалила дробь, выть.
– Хватит! – прикрикнул на лопоухого Слепцов, подошел к нему. – Кто таков? Как фамилия?
– Ликутин. – Раненый щелкнул от боли зубами. – Солдат я… Рядовой Ликутин.
– Крутиков, перевяжи этого несчастного, – велел капитан, – не то его крики даже в Мурманске слышны. Барабанные перепонки лопаются.
– Надо бы лес прочесать, – не обращая внимания на приказ капитана, озабоченно проговорил Крутиков.
– Тоже дело, – одобрил инициативу капитан. – Не мешает посмотреть – вдруг что-нибудь интересное осталось?
– Земеля, – позвал Крутиков Сомова – приметил, что этот мужик самый хозяйственный из десанта, с таким не пропадешь, – поднимайся! Слышал приказ господина капитана?
Сомов подхватил винтовку.
– Пошли!
Перевязать Ликутина взялся Дроздов.
– Тебя бы в город, в госпиталь надо отправить, – сказал он раненому.
– А это еще зачем?
– Как зачем? Лечиться. Голова – вещь кровянистая, вон как из тебя льет. Будто из горшка. Остановить невозможно.
Ликутин поморщился, губы у него побелели.
– В живых бы остаться, – едва слышно пробормотал он.
– Останешься, куда ты денешься, – пренебрежительно произнес Дроздов. – То, что крови много, – хорошо, это означает, что голова у тебя толковая, шурупит, как у дедушки Кулибина. Вот когда прилива крови к голове нет – тогда все, ку-ку!
– Если меня отправят в город – там я пропаду.
– Не хочешь ехать в город – да ради бога! Никто тебя и неволить не будет. Сиди здесь, в тайге, песни пой, лапшу на костре вари. Можешь даже на этой поляне остаться.
Приговаривая успокаивающе, монотонно, увлекаясь собственной речью, Дроздов не забывал о деле – ловко перебинтовал голову Ликутину, поддел его рукой под тощие лопатки:
– Можешь, приятель, спать дальше.
Лагерь снова погрузился в сон.
Через двадцать минут вернулся Крутиков. Слепцов, лежавший на земле, на двух постеленных одна на другую шинелях, открыл глаза:
– Ну что там?
– Ничего, осмелюсь доложить. Только в одном месте кровь нашли – наверно, пулемет, который бил с миноноски, зацепил кого-то из партизан.
– Наши тоже стреляли. Это наши зацепили.
– Там слишком много веток нарублено – бил пулемет.
– Пулемет так пулемет, – вяло пробормотал Слепцов, губы у него слипались, он закрыл глаза. – Что в лоб, что по лбу – один дьявол.
* * *Утром экспедиция двинулась дальше. Мимо миноноски и мониторов продолжали проплывать пустые, совершенно безлюдные берега, солдаты угрюмо поглядывали на них, выставляли перед собой стволы винтовок, хмуро цеплялись глазами за кусты и деревья и готовы были стрелять.
Белесое солнце, пустым тряпичным мячиком повисшее в небесах, освещало им путь своим скудным светом, над судами тучами вились комары; чтобы кровососы хоть немного отстали, на палубах мониторов зажгли несколько трухлявых пней. Гореть пни не могли – только тлели, плевались искрами и окутывали пространство сизым горьким дымом.
Без дымящихся пней плыть было бы невозможно – комары плотно запечатывали ноздри, набивались в рты, свет делался совсем серым, люди ворчали раздраженно, хлопали губами, выплевывая кровососов, вода становилась темной, по ней, казалось, плыли кровяные сгустки, а может, это и не казалось, может, это так и было.
Обеды в кают-компании миноноски проходили при запечатанных иллюминаторах. Митька Платонов выставлял на стол таз, в котором вонюче тлела еловая труха, разгонял дым еловой веткой – только тогда можно было что-нибудь съесть.
За
