Северный крест - Валерий Дмитриевич Поволяев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Но все попытки контрразведчиков сделать это пока ни к чему не привели: Юрьев обладал повышенным ощущением опасности и всегда исчезал раньше, прежде чем на него успевали набросить сети контрразведчики. Оставалось только надеяться, что матерщинник Юрьев где-нибудь даст маху и его прихлопнут свои же.
Впрочем, Миллер никогда не одобрял методы ликвидации, используемые контрразведкой. Марушевский укоризненно поглядывал на него:
– Вы смотрите только, какая контрразведка у англичан, Евгений Карлович… А у французов? Они знают не только то, что делается в городе, знают, чем дышит треска в Белом море. А уж по части придать кому-нибудь ускорение, чтобы этот кто-либо как можно быстрее лег под мраморную плиту, – им вообще нет равных. Так что вы не сдерживайте контрразведку, пусть она по-настоящему займется Юрьевым.
Миллер старался отделаться какой-нибудь незначительной фразой либо просто бормотал под нос:
– Да-да… Да-да…
В такие минуты он бывал недоволен и собою, и Марушевским, и любым другим человеком, который неожиданно попадался ему на глаза, однако всякое недовольство он умел запирать в себе, не высказывать его.
Появился в Архангельске и местный демагог – некто Скоморохов[17], председатель земской губернской управы. Болтун и бездельник и при этом волевой, энергичный, правда вся энергия его была направлена только на то, чтобы захватить власть, а там хоть трава не расти. Скоморохов очень рвался в правительство, так рвался, так упирался ногами в пол, чтобы протиснуться в узкую щель, что у него даже галстук на шее сам развязывался.
Скоморохов – эсер, сторонник крайних мер и относился к любителям раскачивать лодку, в которой сидят не только они сами… Если уж он брался насолить англичанам, то как минимум в топках их пароходов пропадали колосники и здоровенные суда превращались в обычный лом, если уж решал избавить человека от насморка, то делал это очень решительно – отрубал бедолаге голову и выбрасывал на помойку. В этом был весь Скоморохов.
«Однако в правительство его придется все-таки включить, – думал Миллер, решивший произвести в правительстве кое-какие перестановки, – иначе Скоморохов не угомонится, будет склонять власти на каждом городском перекрестке. Уж и так, вместо того чтобы ругать большевиков, Скоморохов ругает Миллера, рубит сук, на котором сидит».
Завидя Миллера, Скоморохов обязательно вставлял в глаз выпуклое стеколышко монокля и с насмешливым видом начинал рассматривать генерала.
Генералу от этой показной демонстрации, от высокомерного пренебрежения этого человека делалось противно, будто при виде раздавленного жука, и он старался не встречаться со Скомороховым взглядом.
В саду, за окном, пели птицы. По тротуару ходили, неспешно поскрипывая английскими сапогами, часовые.
Жизнь шла своим чередом. Тихо было в Архангельске.
* * *Миноноска медленно двигалась вверх по Онеге, иногда, если позволял фарватер, прижималась то к одному, то к другому берегу, – словно бы прослушивала, ощупывала пространство стволами своих пушек. Лебедев дожидался, когда поближе подтянутся мониторы, и шел дальше.
Из-под днища миноноски даже на малом ходу выплескивалась длинная усатая волна, с шипеньем всаживалась в отвесные берега, совершенно безлюдные, неживые.
В одном месте, в глубине берега, среди деревьев, заметили горящий костер. Лебедев вскинул к глазам бинокль, стараясь разглядеть костер и людей, находящихся рядом, но ничего не было видно.
– Может быть, накрыть костер парой снарядов, – предложил мичман Кислюк, – мои бравые канониры это сделают мигом.
– Не надо. Вдруг это не красные партизаны, а деревенские пастухи, выгнавшие скот на выпас?
– А если все-таки партизаны?
– Отставить! – произнес Лебедев, опуская бинокль. Достал из кармана часы. – Пора обедать. Прошу господ офицеров в кают-компанию.
Миноноска продолжала медленно плыть по Онеге дальше. Следом плелись, чихая машинами, плюясь дымом, старые пароходы, по недоразумению возведенные в ранг боевых кораблей, вызывающие ощущение досады, сочувствия и одновременно неловкости: ну зачем люди потревожили эти древние коробки? Могли бы проявить уважение к их старым ржавым костям и не прерывать их сладкого сна в онежских затонах. Спали бы и спали себе пароходы…
Кают-компанией на миноноске был обыкновенный кубрик. Обихоженный, с занавесками на иллюминаторах, с крутящимися табуретками, обитыми кожей с накрахмаленной белой скатертью, постеленной на стол.
Сели по ранжиру, как и положено: командир – в центре стола (он не любил занимать место во главе), по правую руку от него – старший офицер, по левую – старший механик, поодаль, справа, – артиллерист.
Лебедев оглядел своих товарищей, произнес:
– Неплохо бы пригласить к нашему столу командиров десанта, но… – он снова оглядел офицеров, – но есть ли смысл останавливать караван, причаливать к берегу, терять время?
– Жаль, нет катера. – Рунге смущенно покашлял в кулак: все, что могло плавать или хотя бы держаться на воде, подчинялось ему, старшему офицеру миноноски.
Два месяца назад у миноноски в море произошла стычка с красным ледоколом.
Пушкарь с ледокола умудрился точным выстрелом всадить снаряд в борт катера, проломить его насквозь, сорвать с палубы и швырнуть в море.
Хватило всего нескольких минут, чтобы катер затонул, – на прощание он показал свой серый выпуклый борт и пошел на дно. Сверху, с палубы было видно, как бешенная беломорская вода стремительно поволокла его в сторону – здесь были очень сильные течения, крутили море то в одну сторону, то в другую.
– Значит, обед пройдет без командиров десанта, – подвел итог Лебедев.
В дверь кают-компании торжественно вплыл кок, неся на руках поднос, на котором красовалась тарелка с крупной оранжевой икрой, а рядом – небольшой графин с запотевшими боками.
– Прошу побаловаться свежей семужьей икорочкой, – провозгласил Митька Платонов, – в Онеге удалось выловить одну зрелую рыбину.
– О! – довольно воскликнул артиллерист и потер руки.
Лебедев, увидев графин, кивнул одобрительно и позвонил на мостик:
– Ход – самый малый!
– Икра наисвежайшая, пятиминутка, – заворковал Платонов, прыгая вокруг стола. Остановился около командира. Спросил: – А с рыбой что прикажете сделать?
– Засоли ее по-европейски, – велел Лебедев.
По-европейски – значит не только с солью, но и с сахаром, с присыпкой из укропа и петрушки, можно еще добавить немного черного молотого перца либо перца серого. Красный не годится. Красный перец хорош для сала по-мадьярски. Рыба в таком засоле получается первый класс – нежная, слабосольная, она просто тает во рту. Икре-пятиминутке не уступает ни в чем.
Митька Платонов лихо щелкнул каблуками:
– Будет сделано!
– Кок, что у нас на первое? – поинтересовался Лебедев.
– Марсельский суп-буйабесс со специями и сыром. – Митька Платонов почтительно склонился, лицо его приняло вдохновенное выражение.
– Суп-буйабесс – значит рыбный?
– Так точно! Крепкий суп из набора разных рыб.
– А на второе?
– Есть выбор. Имеются нежные телячьи котлеты под сморчковым соусом, с картофелем и шпинатом. Блюдо получилось – пальчики оближешь, – кок вытянул губы трубочкой, вкусно почмокал, – имеется также кусок оленины, запеченный на медленном огне в коньяке с чесноком на гриле, под соусом «рокфор», имеется филе семги, обжаренное с имбирем
