Илимская Атлантида. Собрание сочинений - Михаил Константинович Зарубин

с темными волосами, виски припорошены сединой. Открытое лицо с лучистыми глазами, волевой подбородок выказывали скрытую энергию, мужественность. Тонкий, с легкой горбинкой нос делали его лицо привлекательным.

Поглядев на меня пытливо из-под мохнатых седых бровей, он протянул мне руку. Рукопожатие оказалось крепким.

– Здравствуйте, Михаил Константинович. – Он указал рукой на стул. – Вижу, удивлены моим приглашением.

Начальник славной строительной организации доброжелательно мне улыбнулся и тотчас перешел к сути дела.

– Чтобы не томить вас неизвестностью, сразу скажу: по рекомендации моих хороших приятелей Смотровых я хочу предложить вам работу. Тресту нужен начальник строительного управления.

Я растерялся до такой степени, что не мог вымолвить ни слова. И кроме того подумал, что мой новый знакомый продолжит речь. Но, видно, он умел ценить свое и чужое время, поэтому прозвучал только краткий вопрос:

– Ну так как?

Я, пытаясь собраться с мыслями, закашлялся. Мой собеседник терпеливо ждал. Прошло еще несколько минут, прежде чем мое волнение спало, и мы повели деловой разговор.

Речь пошла о построенных мною объектах, об опыте, полученном при их строительстве. Управляющий трестом в свою очередь рассказал о своих планах, о том, какие здания и сооружения предстояло строить управлению, руководителем которого предлагалось мне быть. О бытовых условиях мне было сказано кратко и в последнюю очередь.

– Будешь жить в общежитии, там есть «гостевые» комнаты. Если мы подойдем друг другу, через полгода буду решать вопрос о квартире. Ну как, согласен?

Уже не задумываясь, заинтересованный новой перспективной работой, я по-военному ответил:

– Согласен!

Я понимал, что трудно было ответить и поступить иначе. Да и работа на оборонных объектах уникальна, – не «типо́вки», которыми я занимался в последнее время. О такой работе только мечтают.

* * *

Это в Выборге, казалось, время не имеет измерения. А здесь, во второй столице страны, в водовороте дел, в паутине производственных отношений о времени вспоминаешь только тогда, когда с удивлением смотришь на календарь и восклицаешь: как быстро летит время!

Сутки казались резиновыми – так много дел мне удавалось сделать. Свободных оставалось только несколько часов, и то только для сна. Все остальное время было занято работой. О бытовых неудобствах не жалел. Но разлука с семьей, оставшейся в Выборге, становилась невыносимой. Соединиться с родными я не мог, потому что у меня не было ленинградской прописки.

Для многих, особенно молодых, людей, сегодня непонятно, что такое прописка и почему я не мог по своему желанию приобрести квартиру в Ленинграде. Да, все это можно сейчас, а тогда – было невозможно. Прописка регулировала миграционные потоки, это был социальный инструмент, с помощью которого государство проводило корректирующую политику. В Советском Союзе штампом в паспорте о прописке определялась вся жизнь советского гражданина: город, в котором он может проживать, жилое помещение, медицинское учреждение, где должен лечиться, ясли, детский сад, школа для ребенка.

В определенных городах и населенных пунктах прописка была ограничена и требовала особого разрешения высоких инстанций.

К таким городам относился и Ленинград.

Почему именно Ленинград? В семидесятые годы здесь строились новые промышленные предприятия, открывались новые производственные объединения, заметно увеличивалось городское население. Хотя официально провозглашался курс на развитие малых и средних городов, на практике люди старались перебраться в крупные индустриальные центры, там было лучшее снабжение продовольствием и промышленными товарами, больше возможности получить благоустроенное жилье, хорошее образование, манили интересная работа, высокий уровень культуры.

Ограничение прописки ставило барьер свободному потоку, но предприятия добивались права набирать иногородних и сельских жителей, особенно для неквалифицированных, тяжелых и низкооплачиваемых работ, по «лимиту». «Лимитчики» получали временную прописку и место в общежитии. Надежда получить в будущем постоянную прописку и, возможно, собственное жилье, приковывала «лимитчиков» к профессиям, которые у местных жителей популярностью не пользовались, однако при этом и они были недовольны набором новых «лимитчиков», видя в них конкурентов в очереди на жилплощадь.

Наверное, были и другие причины ограничения прописки. Сейчас, когда город распухает от наплыва миллионов людей, желающих его покорить, использовать в своих целях, «урвать» от его благ, мало что давая взамен, когда он задыхается от выхлопных газов тьмы автомобилей, становится понятной и оправданной прежняя советская политика.

Мне не была обещана ленинградская прописка с предоставлением городского жилья. Все зависело от многих факторов. От заветного жилья отделял и испытательный срок, и разрешение власти. Замечу, что жилье предоставлялось бесплатно, ни о каких, как сейчас, миллионах речи не могло быть.

Верил ли я, что это сбудется? Скорее, надеялся на чудо, так как стать в то время полноправным ленинградцем, да еще и со своей отдельной квартирой, когда большинство коренных горожан, блокадников ютились в многонаселенных общих квартирах, было, действительно, сродни чуду. Да и в «табеле о рангах» я занимал далеко не первые строчки для милостивых властных решений.

В начале ноября, поздним вечером, после окончания изнурительного совещания, управляющий трестом попросил меня задержаться. Когда мы остались одни, он сказал:

– Завтра решающий день, буду в Обкоме по твоему вопросу.

Я сразу понял, о чем идет речь, закивал головой, не зная, что сказать.

– Ты мне завтра вечером позвони, – продолжил начальник. – А лучше после работы загляни.

– Да, да, хорошо, – опять закивал я, не находя нужных для данной ситуации слов.

В важный для меня день я спокойно работать не мог, в голове вертелись различные варианты решения моей проблемы. Мучил вопрос, что делать, если не дадут разрешение. Придется уезжать из Ленинграда или продолжать работать?

В обеденный перерыв, вспомнив про слова жены, что я оброс волосами, как лесной житель, пошел я в парикмахерскую. Помню как сейчас: усадив меня в кресло, мастер, пожилая женщина, зачем-то отошла. Ее нет довольно долго. Терпеливо жду, обмотанный белоснежной парикмахерской пелериной. Волнение усиливается, лоб вспотел, страх за свою ленинградскую судьбу стучит в висках, сердце готово вырваться из груди. Пелерина разматывается, готовая соскользнуть на пол. Вместо успокоения в парикмахерской я получил стресс. Решаюсь: недовольно кряхтя, с трудом высвобождаюсь из глубоких объятий парикмахерского трона и иду искать мастера. С возмущением нахожу ее среди группы людей, столпившихся у телевизора.

– Мадам, вы куда подевались? У меня обеденный перерыв заканчивается! – сурово проговорил я.

От полученного ответа обомлел.

– Не видишь, Брежнев умер.

– Как умер? Зачем? – задал я глупейший вопрос. Но и без ответа все было ясно: с телевизионного экрана смотрел на нас «наш дорогой Леонид Ильич», Генеральный секретарь Центрального Комитета Коммунистической партии Советского Союза, почти два десятка лет достаточно успешно руководивший великой страной.

– Нет! Зачем же ты сегодня умер, дорогой Леонид Ильич? – пронзила мой мозг беспощадная догадка. – Неужели денек подождать не мог? Кто ж в Обкоме в такой-то день документы мои будет рассматривать? Им там теперь не до таких мелочей, как моя прописка.

Махнув рукой на стрижку, я обреченно побрел на работу. Вечером не стал заходить в трест, управляющему тоже не