Антология ивритской литературы. Еврейская литература XIX-XX веков в русских переводах - Натан Альтерман

«Так это ты?!» — прошептал я.

«А Яэль дома?» — осведомился он.

Цви — из того же дикого племени «друзей природы», отличающихся от нормальных людей своими короткими шортами цвета хаки, истрепанными сандалиями и рыжей от длительного пребывания под солнцем шерстью на икрах. Он смертельно влюблен в Яэль. Не понимаю, что он в ней нашел, но по-своему даже рад, что кто-то испытывает к ней это чувство. Если и было у них что-то, то потом, когда появился я, он получил отставку, но продолжает сохнуть по ней и по сей день.

Цви — зоолог. Его карманы всегда полны тем, что прыгает, бегает и ползает по дорожкам и тропам славного города Иерусалима. Однажды он притащил ко мне двух кошмарных скорпионов, которые радостно скакали в стеклянной банке две недели, пока не издохли. С величайшей нежностью, чтобы, не дай бог, не повредить, он ловит своими тонкими пальцами пауков, а маленькие цикады засыпают у него на ладони. Его любовь и жалость к любой твари поразительны, но самая главная его страсть — змеи.

Положительно нравится мне этот Цви.

Парень с головой. За учебу он не платит, наоборот, ему платят стипендию за отличную учебу. Не в пример другим «друзьям», он в ладах с математикой. В моей дипломной он подсказал решение на десять действий короче моего. Еще извинялся, что случайно заметил на столе тетрадку и осмелился указывать знатоку.

Ей-богу, он мне симпатичен.

С ним легко говорится на любые темы: о протуберанцах и взрыве сверхновой звезды или о световой энергии. О теории относительности тоже. Он знает массу всякой всячины, а чего не знает, хватает на лету, а уж в зоологии настоящий корифей. Однажды такого мне порассказал из жизни ползающих насекомых, что я потом неделю темноты боялся. Всем взял парень, одно худо: зрение у него минус сто. Двойные окуляры помогают как мертвому припарки. Когда мы с Яэль берем его с собой в кино, приходится садиться в первый ряд, и он весь подается вперед, чтобы разобрать, что происходит на экране.

Иногда я прошу его снять очки и спрашиваю: что, с его точки «зрения», есть мир? И Цви отвечает: мир есть пятно. Мы с Яэль покатываемся. Он не обижается.

Цви — настоящий друг.

Не знаю, как он ко мне относится, но вынужден терпеть мое общество, поскольку всюду таскается за Яэль, в глубине души продолжая питать какие-то надежды. Мы частенько собираемся втроем у меня и треплемся допоздна. Кончается одним и тем же. Яэль, всегда вареная от недосыпа, начинает отчаянно зевать и в конце концов стелет себе, у меня не спросясь, на единственной имеющейся кровати. Цви, уютно угнездившийся в глубоком кресле, тоже не собирается уходить, а выставить его среди ночи — бесчеловечно. Идите спать, идите спать, не стесняйтесь, я тоже остаюсь, твердит он.

Что тут сделаешь?

Гасим в доме все лампы, потом снимаем с носа Цви очки и прячем в один из ящиков шкафа. Яэль в темноте раздевается и ныряет под одеяло. Бывает, что мы засыпаем сразу, как убитые, но чаще нам не спится, а совсем рядом Цви, тихий такой, почти слепой, свернется клубочком в кресле и… спит ли?.. Наутро, выбравшись из-под сбившихся простыней, одеял и подушек, мы обнаруживаем, что его и след простыл, и каждый раз поражаемся, каким образом ему удается отыскать в шкафу свои очки.

Несмотря на мои клятвенные заверения, что Яэль нет дома, он все-таки пролезает в дверь. Картонка под мышкой, долговязый и нескладный, с торчащими, как сучья, локтями и коленками, он пробирается по темной прихожей, опрокидывая все, что попадается на пути. Но вход в комнату он «проглядел» и попал туда только со второго раза. Беру его за руку и веду прямо в маленькую кухню, пока он не разбудил ребенка и не разнес квартиру в щепки. Он немедленно вытаскивает из подмышки свою коробку и опускает ее на стол, точнее, на мои недоеденные бутерброды. Мы стоим почти впритирку друг к другу.

«А где Яэль?» — повторяет он вопрос.

«Нет ее. Говорят же тебе — Яэль „в поле“».

Цви склоняет голову набок.

«А когда придет?»

«А бог ее знает. Во всяком случае, уже не сегодня».

Он снимает очки, быстро протирает их и напяливает снова.

«А ты чего в темноте-то? Что случилось? Перегорело? Так это я мигом…»

«Нет. Со светом все в порядке», — сухо отвечаю я.

«У тебя кто-то есть?» — шепчет он.

«То есть кто — кто-то?»

«Ну, я думал…» — промямлил он и заткнулся.

Меньше всего сейчас мне хочется поддерживать с ним разговор. Он только ищет предлога, чтобы остаться. Единственное, что от него требуется, — это оставить меня в покое. А он стоит и молчит. Главное, знает, что надо уходить, но не может себя пересилить. Меланхолично жует губами. Вдруг молниеносно выбрасывает вперед свою километровую руку, сгребает со стола огрызок бутерброда и отправляет в рот.

Я меряю его испепеляющим взглядом.

Но Цви этого не замечает. Его глаза прикованы к последнему