Антология ивритской литературы. Еврейская литература XIX-XX веков в русских переводах - Натан Альтерман

земли и вяло билась по ветру об ее щиколотку. Я наклонился, чтобы состричь эту хилую гроздь.

И не было тишины. Громко разговаривал ветер, за высокими кустами раздавались голоса, где-то подальше жили своей жизнью ремонтные мастерские — их домики белели у подножья горы.

Нагнувшись к самой земле, я начал когтями соскабливать с ее ног засохшую грязь. Слой за слоем, пока не ощутил под рукой гладкую кожу.

Она молчала. Продолжала молчать. И не шевелилась, как будто любое движение могло причинить ей боль. Но ногу не отнимала. Даже когда я, отчаявшись, выпрямился, она все так же продолжала сидеть с ножницами в руке и смотреть в никуда широко раскрытыми глазами.

Вдалеке, возле упаковочного цеха, ударили в гонг к окончанию работы. Все возвращались уставшие, с трудом таща ноги. На обратном пути мы тоже общались. Я нес ерунду, она даже что-то отвечала. Дорогу нам перегородила глубокая темная лужа, и она специально прошла по самому глубокому месту.

И ноги вновь покрылись жирной коричневой грязью.

Бассейн

Яали взобрался на большую надгробную плиту и улегся, вытянув свои маленькие ножки. Я примостился рядом. Где-то в вышине шумели кроны деревьев. Погруженный в раздумья, я выкурил подряд три сигареты. Я отшвырнул окурок и поглядел на малыша — лицо его заливал подозрительный румянец, — потом пощупал пульс. Он был странный, неровный, с перебоями.

Удивительно, но ребенок до сих пор не поинтересовался, куда девались его родители. Нет их, а ему хоть бы что.

Я предложил ему поиграть в прятки.

Сам отвернулся к плите, а он пошел прятаться. Первое, что бросилось мне в глаза, когда я их открыл, это было пол-Яали, стоящего за ближайшим памятником. Но я сделал вид, что не вижу его, и пошел «искать» в другую сторону. Он тотчас выскочил из укрытия и бросился ко мне.

Потом он водил, а я прятался. По всем правилам. За двумя огромными дубами я обнаружил высохшую канаву, мелкую и узкую. Я втиснулся в нее и прикрылся лопухами. Минут десять он искал меня, кричал, звал, даже хныкал. Малыш бегал совсем рядом и вопил: «Товалиссь, эй, товалиссь!»

Я забыл при первом знакомстве представиться ему.

Выждав еще немножко, я вылез из канавы. И первым делом сообщил ему, что меня зовут Дов. Он был бледен, как полотно. Ребенок стал допытываться, как мне удалось так ловко спрятаться. Я отвел его к канаве. Он с тревогой заглянул в нее, но все-таки спустился на дно и, сжавшись в комочек, присел.

Потом мы представили себе, как будто вернулись в киббуц. Каждая могила у нас имела свое назначение. Под тихий шелест листвы мы не спеша прохаживались между «жилыми корпусами», от «столовой для взрослых» к «столовой для маленьких», наведались в «ясли», а оттуда к «тракторному ангару». Не забыли и про «столярную мастерскую» — проверить, хорошо ли идет работа. Мы побывали на всех «объектах» и пошли по второму кругу. Я попытался рассказать Яали правду обо всех этих «яслях», «мастерских» и прочем, но он ничего не понял и остался к усопшим мусульманам совершенно безучастным.

А еще через некоторое время проснулся кладбищенский сторож. Увидев нас, он начал орать, улюлюкать и кидать камнями. Мы спаслись бегством, воспользовавшись тем же проломом, через который прибыли сюда.

Яали поглядывал на меня с испугом, но поняв, что все обошлось, успокоился.

В Иерусалиме продолжал править хамсин.

На автобусе мы доехали до плавательного бассейна. Я раздел Яали и бросил в воду. От удовольствия и холода он завизжал.

Я развалился в шезлонге возле «лягушатника» и, чтобы меня ничто не отвлекало от резвившегося подопечного, вынул ноги из туфель.

Среди детей он был самым маленьким.

Прошел лоточник с засахаренными орехами. Странный флажок хлопал по ветру. Подростки затеяли соревнования по плаванию. Неожиданно из-за угла появилась компания ребят постарше. Это были мои собственные ученики, моей средней школы, все в купальниках. Заметив меня, остановились, сбились в кружок и зашептались. Насплетничавшись, гуськом направились в мою сторону.

«Здравствуйте, господин учитель!» — проворковали они.

Этих хлебом не корми, дай только лишний раз со мной поздороваться.

Опустив веки и чуть растянув губы в улыбке, разглядываю своих бездельников и с горечью размышляю о том, как тесен мир.

В компании преобладают девчонки. Они пристают ко мне с назойливостью мух: как мое здоровье? Что я поделываю на каникулах? А я очень (!) по ним соскучился? А почему я сам не купаюсь? (Многозначительный взгляд в сторону Яали). И главное — останусь ли я у них преподавать в следующем году?

На небе появляются первые облачка.

Самые нахальные не без удовольствия разглядывают мои бледно-голубые волосатые щиколотки.

Выясняется, что одиннадцатые[249] классы нынче сговорились пойти в бассейн и, так сказать, вместе оплакать всегда несвоевременную кончину летних каникул.

Мне-то что — пусть развлекаются. Я их не боюсь. Иногда меня просто изумляет та легкость, с какой они способны врать и верить в собственное вранье.

Ласковый ветерок путается у меня в волосах. Самым непринужденным образом расстегиваю рубашку, как будто каждый день демонстрирую перед учениками свою грудь. Ладони засовываю под мышки. Они вьются вокруг меня, как стая ос