Антология ивритской литературы. Еврейская литература XIX-XX веков в русских переводах - Натан Альтерман

начинает пить. Вода проливается на пижаму, впитывается в белье, капает на ковер. Квартира смахивает на разбойничье логово. Всюду валяются какие-то вещи, одежда, опрокинутые стаканы, детские вещи постоянно путаются под ногами. Пол… мой бедный пол! И электричество до сих пор горит.

Хоть электричество погасить!..

Хамсин неистовствует. В носу как наждаком прошлись. Слоняюсь по комнате, раздраженный, босиком, в одних трусах. Не будь тут ребенка, скинул бы и их.

Пора будить Цви.

Открываю дверь на кухню и с изумлением обнаруживаю, что тот исчез. Ушел через балкон, заваленный сосновыми ветками и хвоей, оставив после себя полнейший разгром. Он приготовил себе завтрак, использовав всю посуду, которую нашел. Теперь в раковине громоздилась гора грязных тарелок. Дверца холодильника открыта. Рядом с раковиной на мраморной подставке он написал: «Извини, я тут насорил немножко (!). Иду в больничную кассу устраивать свои дела. Змею не нашел, наверно, она давно пасется на лужайке. Если придет Яэль, скажи ей, чтобы она не забывала обо мне. Пусть навестит меня в больнице. Вечерком заскочу, вдруг уже вернется. Цви».

И как ему удается всегда ускользнуть незамеченным?

Случайно задеваю рукой горку нарезанного хлеба. Судя по черствости, Цви ушел на рассвете.

В мире царит тяжелое, выжидающее затишье.

Третий звонок

Соседка зовет меня к телефону. Спускаюсь, вхожу в залитую светом ухоженную квартиру, в спальню, благоухающую сухими духами. Их сын, весь в белом, как первосвященник, неприветливо зыркнул на меня из-под балдахина кроватки.

Беру трубку.

«Да, слушаю?»

«Это Дов?»

«А, Зеэв, здравствуйте!»

«Как прошла ночь?»

«Все нормально».

«Где Яали?»

«Наверху. Игрушками занимается».

«Как он себя чувствует?»

«Хороший мальчик. И такой молодец».

«Не плачет без нас?»

«Ну что вы! Как вам в голову могло прийти… Хотите с ним поговорить?»

«А это вас не затруднит?»

«Отнюдь!»

Кладу трубку на столик, возвращаю суровый взгляд мальчишке, следящему за мной с беспокойством. Поднимаюсь к себе, вытаскиваю все еще сонного и горящего Яали из постели и несу.

«Папа хочет с тобой поговорить».

Он лишь поднимает на меня усталый взгляд. С трудом удерживаю его одной рукой, — какой он сегодня тяжелый, — а другой беру трубку и приставляю к маленькому уху Яали.

«Это папа», — говорю я.

Яали внимательно слушает. Потом нараспев произносит:

«Зе-эв».

И молчит.

В тишине лишь далекое приглушенное бормотание папаши. Ни слова не разберу, сомневаюсь, чтобы и Яали что-нибудь понимал. Но он продолжает очень внимательно слушать, его ресницы мерно опускаются и поднимаются. Наверно, его спрашивают, как он себя чувствует, чем занимается, как ведет себя. Ребенок молчит. Трубка бормочет все более сердито, по нескольку раз издает одинаковый набор хрипов. Папаша повторяет вопрос еще и еще. И тут Яали вдруг отвечает со странным спокойствием:

«Да».

И через паузу потеплевшим голосом:

«Холесе».

И отмахивает трубку от уха.

Я понимаю, что ему трудно говорить. Горло обложено, распухло. Не понимаю другого: почему он не закричал, не пожаловался отцу на жестокое с ним обращение, не воззвал о помощи!

Беру трубку сам. Малыш на руках.

«Не очень-то он разговорчивый», — усмехаюсь я.

«Нет, нет… — натянуто смеется Зеэв. — У вас есть к детям подход. С вами Яали такой спокойный…»

«Вы-то, вы-то как? Подготовка?»

«Горы книг. Все наверняка не успеем. Но Хая держится молодцом, а у меня давно душа в пятках…»

Подбадриваю его как могу.

«… У вас и так времени в обрез, не тратьте его на звонки».

Зеэв смущается:

«Да неловко как-то. Взвалили на вас такой груз, ребенка подкинули и…»

«Так он подкидыш?» — недрогнувшей рукой подливаю я масла в огонь.

«Ах, нет… то есть, извините… Мы вам очень благодарны. Завтра после экзаменов мы его заберем… сразу…»

«Ну что вы. Ни к чему. Я сам приведу его».

(Завтра вечером, одолев пешком холмы Иерусалима, я явлюсь к ним и скажу: ребенка нет в живых.)

«Большое спасибо, Дов. От всей души спасибо!»

Яали так и уснул у меня под мышкой. Кладу на рычаг трубку и не торопясь выхожу из комнаты, ехидно улыбнувшись напоследок соседскому мальчишке, похожему на первосвященника. Тот удивленно пялится на меня и ни с того ни с сего разражается громким ревом, пугая мирную тишину дома.