Антология ивритской литературы. Еврейская литература XIX-XX веков в русских переводах - Натан Альтерман
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«У тебя… пожевать не найдется?» — сомнамбулическим голосом вопрошает он.
Не буду включать лампочку, раздраженно думаю я. Лично мне и луны за окном хватает, а он пусть как хочет. Нарезаю ему толстые куски хлеба, намазываю их медом. Отодвигаю в сторону таинственную коробку, кладу хлеб перед Цви. Тот, ссутулившись, осторожно пристраивается на стуле и застенчиво принимается за первый бутерброд, придерживая его своими печальными губами. Я стою рядом и пристально смотрю на него.
«Видал, какой сегодня хамсинище? — говорит он, откусывая понемножку. — А дни, и правда, стали укорачиваться».
И, набив полный рот, продолжает:
«Это последний хамсин, готов спорить на что угодно».
Глотает кусок:
«Вот уже и птицы потянулись на юг».
Молчу.
«А знаешь, Дов, — продолжает он с лирической ноткой, — эта твоя темнота мне даже нравится».
Не нахожу, что ответить.
«Кстати, ты с коробкой поосторожнее. Там змея».
Отшатываюсь.
Почти физическое ощущение, что между мной и Цви пролегло что-то скользкое и холодное. Легонько касаюсь коробки. Так и есть, там кто-то шуршит.
«Не ядовитая?»
«Конечно, ядовитая! — Цви даже обиделся. Самец гадюки, но он еще совсем маленький».
И тут же принимается рассказывать.
Он нашел змею спящей полчаса назад, прямо на шоссе, в двух шагах от моего дома. Как видно, малютка потерялся. По правде говоря, самому Цви он ни к чему, просто девочки из лаборатории взяли с него честное слово, что он притащит им парочку.
Короче, подкрался он — змей ему ловить не впервой, — прицелился, но промахнулся. Чертово зрение! Кстати, он сегодня был у окулиста, послезавтра ложится в клинику на срочную операцию. Отслоение сетчатки. Вот, пришел повидаться с Яэль. Попрощаться перед долгой разлукой — канитель-то минимум на месяц. С забинтованными глазами.
Ох, уж мне это постоянство, ох, уж эта непобедимая любовь к Яэль!
Итак, Цви промахнулся, а змея проснулась, сползла на обочину и опять свернулась. Цви — за ней, и снова промах. Последние закатные лучи уже скрывались за горизонтом. Змееныш тем временем спокойненько перетек на нагревшийся за день голый валун. Цви наконец удалось схватить его за хвост. Змея попыталась ужалить, но теперь она промахнулась. Только ты не думай, что она не ядовитая, она как раз очень ядовитая. Потом нашел эту коробку и… О, господи, где же коробка, темень, ни черта не видно…
Я не зажигаю.
Из комнаты доносится слабый стон.
Цви вскакивает как ошпаренный:
«Яэль?»
Приходится рассказать ему о ребенке.
Цви желает взглянуть на него.
(Да, он слышал от меня кое-что о моей прежней любви.)
Прицепился намертво — покажи да покажи.
Веду его в комнату. Душегубка. Раздвигаю шторы, поднимаю жалюзи. На кровати лежит Яали и тяжело дышит. Лунный свет разлит по его лицу, ласкает беспомощно раскинутые в стороны ручки, рядом с подушкой прикорнул маленький зеленый танк. Цви вынужден почти лечь на малыша, чтобы разглядеть его. Всматривается сосредоточенно, как будто это препарат под микроскопом.
Наконец выпрямляется и застывает на месте, устремив взгляд в пространство.
«Он тут приболел немножко, — признаюсь я, — даже не понимаю, что с ним…»
Цви молчит. Трогаю его за плечо.
«Может, все-таки смерить температуру…»
Цви продолжает стоять в величайшей задумчивости. Приношу градусник и осторожно засовываю под мышку спящему Яали. Через пять минут вынимаю, выставляю Цви из комнаты, плотно закрываю дверь и зажигаю свет на кухне. Пришлось.
Тридцать девять и четыре.
Отольются тебе, Хаечка, мои слезки, за всю мою несчастную любовь! Только перед ним не выдать своего злорадства.
Тут неожиданно подает голос Цви:
«Ты, главное, не волнуйся. Ничего страшного. У детей это бывает, вдруг раз — и температура».
Я тоже про такое слышал.
Я удобно располагаюсь на стуле. Цви следует моему примеру. С минуту мы улыбаемся друг другу. Нам хорошо. Мой незваный гость понял, что выставлять его не собираются, и сразу повеселел. О том, что там, в комнате, больной ребенок, мы благополучно позабыли.
Теперь самое время отдохнуть. Зажигаю сигарету. (Цви, разумеется, некурящий), вытягиваю ноги и с удовольствием выслушиваю очередную поучительную и захватывающую историю из жизни пресмыкающихся.
Второй звонокВ половине одиннадцатого меня позвали к телефону.
Мои соседи — не так, чтоб очень молодые, и в этот час уже готовятся ко сну. Аппарат у них в спальне, и пока я, в сущности — посторонний человек, стою между раскрытыми постелями, супруги в собственном доме должны прятаться от чужих глаз — она в ночной сорочке сидит на кухне, он в коридоре ходит как потревоженный тигр.
