Измена с молодой. Ты все испортил! - Аника Зарян

же я в папу характером? — Оденься, сделай макияж, запишись в салон… А потом возвращайся к жизни. Встречайся с подругами. Иди на работу, найди себе хобби.

— И станет легче? — шепчу с надеждой.

— Ну конечно же! После дождя будет радуга, после дождя, — напевает популярную в прошлом мелодию и игриво подмигивает мне через отражение в зеркале.

А я смотрю на себя, на несуразный красный свитер, еще больше подчеркнувший бледноту кожи, на тусклые волосы, хоть и причесанные, но все равно соломой размётанные по плечам. На мамину совершенно неуместную улыбку, так резко контрастирующую со всем этим. Она тянется к столику, чтобы взять мою помаду нюд, и морщится, прокрутив ее:

— Не понимаю, как можно выбирать такой блёклый оттенок.

И я не выдерживаю.

— Какой оттенок, мама⁈ — стягиваю с запястья дежурную «пружинку» и наскоро закручиваю волосы хвост. — Ты не видишь, в каком я состоянии? Я в ужасе, мама! Я умираю! А ты мне суешь красный свитер!

— И что, Ксюша⁈ — растерянно бормочет мама. — Ну, закопай себя! Легче станет? Ты что, правда, умереть собралась? Ты чего хочешь? Вот из-за своего упрямства ты и дошла до такого! В ужасе она!

— Упрямства?.. — недоуменно повторяю, осознавая, насколько мы сейчас далеки друг от друга, но она меня не слышит, а только больше разгорается:

— Человечество всегда в ужасе! Только повод дай! Но кто-то страдает, а кто-то идет и покупает новую красную помаду!

— Знаешь, что? — с остервенением снимаю и кидаю на пол свитер. — Наверное, вам пора. Я всегда рада вас видеть, но, видимо, сегодня мы не поймем друг друга.

Мама оскорбленно хлопает дверью, а я снова накидываю на себя серый халат и спускаюсь следом. В прихожей мама молча драпирует вокруг шеи пурпурный палантин, всем своим видом демонстрируя обиду… Подхожу к папе и целую его в щеку.

— Дочь. — В дверях он обнимает меня за плечи и протягивает темно-синюю визитку из плотного картона. — Если передумаешь, позвони по номеру на карточке. Ты помнишь дядю Толика? Моего друга?

От ощущения нелепого дежавю невольно хмурюсь.

— Витя! — возмущается мама, неверно истолковав мою реакцию.

— Конечно, помню, пап, — прижимаюсь к нему, беру визитку, на которой серебряными буквами выведено «Иванов Анатолий Вадимович. Адвокат».

Этого дядю Толика я помню прекрасно.

Глава 12

— Тише, ну! — слышится где-то рядом.

— Гееер, — дрожит в страхе тихий, всхлипывающий голосок дочери, переходящий в шепот. — А вдруг она умирает?

— Не говори тааак, — шикает сын, — мама просто болеет.

— А чем она болеет? — с тревогой уточняет она.

— Не знаю, Вик. Но что-то очень серьезное.

Сознание медленно возвращается в тело, и я обнаруживаю себя развалившейся на кресле в безумной позе: голова свисает с подлокотника, руки раскинуты в стороны. Пытаюсь их поднять, но они настолько затекли, что плечевые суставы отказываются подчиниться с первого раза.

Глаза тоже не хотят открываться, и мне приходится несколько раз сильно зажмуриться, чтобы заставить их включиться в работу. Кое-как их разлепляю.

Расплывчато проявляются очертания люстры и ажурного узора гипсовой розетки вокруг нее. Помню, что посадила детей ужинать и решила на минутку присесть. Видимо, отключилась. Такие эпизоды становятся привычными в последние дни.

— Папа сказал, она скоро поправится. — продолжает успокаивать сестру мой сын. Он на полчаса младше Вики, но, как всегда говорит их отец, «брат младшим не бывает». И Гера с готовностью включился в эту игру, защищая и опекая сестру везде, где это требовалось. Вот и сейчас, на правах старшего брата, утешает ее.

Приподнимаюсь на локтях и продолжаю наблюдать за моими любимыми двойняшками: стоят в обнимку за спинкой дивана. Гера успокаивающе постукивает своей маленькой ладошкой по плечу сестры. Головка Вики неуклюже лежит на его плече.

— Гер, ну она же не кашляет, не чихает. И температуры у нее нет, — делится своими познаниями в болезнях моя Вика.

— Ну, ты как маленькая, Вик, — говорит сын, — болезни бывают же разные. Вспомни, тати вот все время сахар проверяет, это тоже болезнь такая.

— Динамит.

— Диабет!

— Мамочка! — восклицает Вика, — Смотри, очнулась!

И бежит ко мне.

— Мам, ты Вику напугала.

Гера остается стоять за своим укрытием, но я даже отсюда вижу, как поблескивают слезинки в его глазах. Как он пытается удержать контроль над ними, широко раскрыв веки. Как дрожит его подбородочек, а он стискивает губы, чтобы не разреветься. Потому что мужчины не плачут.

Это он тоже выучил от отца.

Заключаю в объятья свою принцессу, и, пока она зарывается головой в мои волосы, протягиваю вперед одну руку:

— Иди ко мне, мой Геракл.

Сын чинно вышагивает из-за дивана и идет ко мне. Подаюсь чуть вперед, беру за ручку и притягиваю к себе. Целую, обнимаю, вдыхаю сладкий запах их совсем уже не младенческих макушек.

— Простите, что напугала вас, — шепчу им обоим, сама еле сдерживая слёзы.

Как я могла допустить, чтобы мои дети так испугались?

— Ффф, — фыркает сын. — Я не пугался вообще.

— Мам, ты болеешь? — тихонько спрашивает дочь, поглаживая мои руки.

— Нет, милая! — спешно качаю головой. — Почему ты так решила?

— Ну… Ты другая.

— Вик, отстань от мамы.

— Сам отстань.

— Почему другая, солнышко? — не даю им сменить тему.

— Ну… Ты больше не поёшь по утрам… — осторожно начинает перечислять Вика. — И блины… Мы их больше не готовим вместе по субботам.

— И не улыбаешься, — добавляет сын тихо, будто нехотя.

— Да… И перед сном… — грустно выдыхает дочь. — Ты нам больше не читаешь. Только папа нам теперь читает. Вот.

— Даже так?.. — будто от сна просыпаюсь. — Он вам читает?

— Да, когда домой возвращается.

— Его же не бывает дома, когда вы ложитесь.

— Мы не можем уснуть, мам.

— Почему мне не говорили? — не понимаю, как я могла не замечать этого?

— Мы хотели, мамочка, честное слово, — щебечет Вика.

— Мы к тебе приходили в комнату, но ты спала. Ты много спишь. Мы мешать тебе не хотели, поэтому ждали, пока папочка вернется.

— Ты сердишься?

— Господи, нет! — прижимаю их к себе, — конечно же