Измена с молодой. Ты все испортил! - Аника Зарян

— Вернусь договорим, — то ли угрожает, то ли умоляет дождаться его Карен.

И когда, все одетые, выходят из дома, останавливаю его. Подхожу близко, так, что между нами не остается ни сантиметра, смотрю во все еще любимые черные глаза, провожу ладонью по колючей щетине на щеках. Встаю на цыпочки, чтобы дотянуться губами до его лица и шепчу:

— Не возвращайся.

Глава 10

Не знаю, чего я хочу больше: чтобы он прислушался ко мне или нет. Чтобы он боролся за меня или спокойно отпустил. Возможно, во мне кричит уязвленная гордость, самолюбие униженной женщины. Я прячу под елкой подарки от Деда Мороза и сажусь за опустевший праздничный стол. Придерживая за длинную ножку, подношу к губам бокал и глоток за глотком, растягивая на всю ночь, пью шампанское, до краев налитое мужем.

Мы никогда не засыпали в обиде друг на друга, не переносили проблему на следующий день, предпочитая решать всё сразу, договориться, найти компромисс и уснуть в объятьях друг друга. До утра не смыкаю глаз. Пытаюсь убедить себя, что это бессонница. Что не жду его по привычке. И на часы смотрю не потому, что отсчитываю минуты до его возвращения, а потому что они висят так, что невозможно на них не смотреть. Вот так и встречаю рассвет, торопя стрелки и отбиваясь от назойливых мыслей, роем жужжащих в голове.

Как дальше жить?

Как сказать детям? Когда… Сказать детям.

Как уйти из фирмы?

С кем поговорить?..

Отголоски развернувшегося после полуночи скандала снова и снова звучат в ушах, ранят по второму кругу, бьют наотмашь. Не могу спрятаться, не могу защитить себя. Бессилие, абсолютное бессилие.

Он не возвращается.

От пронзительного, гнетущего чувства одиночества хочется выть в голос. Набираю номер Лены. Не отвечает. Мне до смерти хочется выговориться, хоть кому-то рассказать обо всём, что терзает меня, мучает, разрывает внутренности, но я тону в давящей тишине огромного дома.

Одна.

Кажется, я целую вечность не оставалась по-настоящему одна.

Впервые за очень долгое время мне не хватает мамы. Как в детстве, когда все проблемы растворялись в ее теплых объятьях и уверенном взгляде в те редкие мгновения, когда она уделяла внимание своим дочерям.

Смотрю на часы и понимаю, что сейчас она наверняка спит. Я не хочу расстраивать её, не хочу тревожить их отпуск. Но мне так необходима сейчас их поддержка, что я решаю нарушить негласное правило не будить людей утром первого января.

— Алло? — после долгих гудков раздается в трубке сонный шепот.

— С Новым годом, мам.

Пытаюсь придать голосу спокойствие, но он предательски срывается. Слышу в трубке легкий шорох, затем тихие шаги.

— Папа спит, Ксюш. — сообщает мама. По звучанию понимаю, что она ушла в ванную, чтобы не тревожит папин сон. — С Новым годом, детка.

— Как отпуск? — прячу страх под дежурным вопросом. Даю себе еще несколько секунд собраться с духом и рассказать всё маме. Но не получается. Как в детстве, она сразу понимает.

— Что случилось?

В детстве меня всегда удивляло, как она обо всём вот так, сходу догадывалась? До тех пор, пока я сама не стала мамой. С рождением детей многое, казавшееся раньше чем-то сверхъестественным, нашло объяснение в самом древнем, первобытном материнском инстинкте.

— Мам, всё плохо, — шмыгаю носом, но держусь, не даю эмоциям выплеснуться наружу потоком слёз.

— Ты всегда была слишком категорична, Ксения, — менторским тоном шепчет мама. — Уверена, всё не так страшно.

— Мам, мы разводимся.

Некоторое время она молчит.

— Он… ушел? — шепчет наконец. Кажется, я даже знаю, как у нее в этот момент поджаты губы, как она нахмуренно кусает изнутри щеку. Она нервничает, и это отчетливо слышно в ее дыхании. И ее нервы передаются мне на расстоянии.

— Я его застукала с другой. — На последнем слове до скрипа сжимаю зубы и делаю глубокий вдох, но он застревает где-то в гортани.

— Даже так…

— Клянется, что ошибся. — все еще пытаюсь вдохнуть, но нервный спазм продолжает сковывать горло. — Не хочет разводиться.

— А ты? Ты сама знаешь, чего хочешь? — она осторожно подбирает слова, прощупывает, чувствуя мое напряжение.

— А я не могу! — срываюсь на крик и тут же зажимаю ладонью рот — дети… Продолжаю уже тише, — Не могу забыть, понимаешь? У меня всё время перед глазами эта сцена. Я не знаю, что мне сделать, чтобы… Ненавижу его!

— Ксюша, — прерывает меня мама, — не торопись, милая.

— Он мне изменяет!

— Милая, я понимаю, как тебе больно, — ласково произносит мама. — Поверь мне. Но вы семья. Подумай. Это же такая ответственность, детка. Это коснется не только тебя и Карена. Ты о детях думала?

Думала! До сих пор только они и удерживают меня, пока я балансирую на грани безумия. Но в словах мамы я слышу не только переживание за внуков. За всеми ее фразами внезапно и отчетливо вырисовывается нечто ядовитое, не высказанное, и от этого жалящее в разы сильнее.

— Я не могу понять, ты его защищаешь?

— Я не могу понять, ты его защищаешь? — осторожно, будто пробираюсь по минному полю, озвучиваю свои сомнения и по воцарившемуся на несколько нестерпимо долгих секунд молчанию понимаю, что не ошиблась.

— Ксюша, тебе уже не двадцать лет, чтобы принимать спонтанные решения.

— Он меня предал, мам. Ты предлагаешь мне забыть об этом и сделать вид, что всё в порядке?

— Я предлагаю перестать думать только о себе! Он мужчина, детка. Им это свойственно. За столько лет ты могла бы уже понять, что…

— Понять что?

— Что в браке бывают кризисы. Это просто кризис, милая. Вы преодолеете его, и всё будет, как прежде.

— Господи, мама! Не было у нас никаких кризисов! И проблем никаких не было. Всё было… — закрываю глаза и устало тру переносицу. — Всё было, как обычно.

Может, поэтому мне так больно? Если бы мы постоянно ссорились, возможно, мне было бы проще принять тот факт, что Карен начал засматриваться на других женщин? Если бы у нас долго не было близости, мне было бы проще понять его потребность в том грязном, бездушном сексе? Если бы я не уделяла ему внимания, полностью посвятив себя быту и детям, мне было бы