Измена с молодой. Ты все испортил! - Аника Зарян

— Хочу сказать, что рад видеть, как ты снова хоть что-то замечаешь. — Он забирает поднос и ставит его на прикроватный столик, не переставая улыбаться. — Ксения Викторовна, ты умеешь болеть, как никто другой.

Отвечаю на его реплику слабой, вымученной улыбкой. Помню, как он испугался, когда впервые пришлось пережить эту пытку. Мы с ним шутили, что он прошел боевое крещение и теперь может подавать документы в медицинский ВУЗ.

— Какое сегодня число?

— Пятое.

— Господи, все каникулы проболела… — пытаюсь приподняться на постели. Карен без слов понимает, встает и начинает поправлять сбившиеся за спиной подушки, чтобы мне было удобно.

— А чего ты ожидала, когда в одном тонком открытом платье на морозе стояла? — ворчит он. — Как детский сад, честное слово.

— Дети?

Рассматриваю его лицо, пока заправляет края одеяла мне под ноги: покрытое щетиной, осунувшееся, с сизыми кругами под глазами.

— У наших. Очень скучают, звонят каждый день, спрашивают, когда мы их заберем. Не понимают, почему они не могут домой вернуться, — садится рядом. — Ты понимаешь, что у них тоже стресс? Мы с тобой их приучили к тому, что у нас идеальная семья… — медленно выдыхает, хмуро поглаживая колючий подбородок. — Нора взяла на себя их досуг. Водит по всем городским елкам и игровым центрам.

— А каток?

От него пахнет табаком и мятой. Наверняка, дымил без остановки. Он всегда курит, когда волнуется. Сколько не пыталась, а от этой его дурной привычки не смогла отговорить. Единственная победа — с рождением детей он перестал делать это в доме, выходил на вернаду.

— Каток оставили напоследок. Они не хотели туда без тебя. Так что давай, милая моя, скорей вставай на ноги.

— А… — боюсь, но все же понимаю, что проблема никуда не делась. Она всего лишь была на паузе. — А мы?

— Ты уверена, что сейчас надо об этом?

— А когда, Карен? Мы в тупике, понимаешь?

— Нет никакого тупика, Ксюша. Ты его себе нафантазировала. Такое ощущение, будто тебе хочется пострадать, и ты вцепилась в эту ошибку мертвой хваткой. Ничего не изменилось!

— А твоя измена, Карен? — подаюсь вперед и откидываю пододеяльник.

— Какая, бл*ть, измена? — вскакивает на ноги и судорожно запускает пятерню в волосы. — Я тебе не изменял! Как ты не понимаешь⁈ Изменяют годами, намеренно. Я признаю, ошибся. Это было просто какое-то секундное помутнение. Делирий.

— Знаешь, Карен, — потихоньку двигаю ноги к краю кровати, — ты великолепно умеешь подбирать синонимы. Но как бы красиво не вуалировать, за словесной драпировкой не скрыть сути твоего поступка.

Он наблюдает за мной. Слишком хорошо меня изучил за годы брака и прекрасно знал, что я ненавижу чувство беззащитности. Поэтому позволяет мне самой опустить ступни и медленно встать.

Прохлада пола зыбью ползет по коже и растворяется чуть ниже колен. Я, конечно, замечаю, как он выставляет вперед ногу, чтобы подойти и помочь мне, но тут же останавливается.

Ждет, когда я делаю первые два неуклюжих шага и успевает подать руку ровно в тот момент, когда, пошатнувшись, чуть не падаю. Всё в наших движения так слаженно, как часовой механизм.

Как отрепетированный танец.

Как детали пазла, наши ладони сплетаются, чтобы картина обрела целостность. Только картина эта никогда уже не станет прежней, потому что там, где на ней раньше была моя улыбка, теперь печаль. Где был его уверенный взгляд — растерянность и искаженный в недоумении оскал.

А вместо сердца — зияющая пустота, которую ничем не заполнить.

— Неужели, я не заслуживаю хотя бы шанса? — хрипит Карен. — Наша семья, Ксюша — неужели, она не заслуживает хотя бы одного шанса? Кто-то годами гуляет, и ничего. А я оступился один гребаный раз, и мне сразу вынесен приговор.

— Делать вид, что всё нормально, когда всё ужасно⁈

— Да с чего ты это взяла⁈ — срывается на крик. — Мы всё исправим. Джана, я тебя очень люблю! Я не представляю свою жизнь без тебя. Ты мать моих детей! Ты моя жена, моя избранница! Мир, в котором это будет не так, мне не нужен!

— Так почему ты не вспомнил об этом⁈ Почему, Карен⁈ — истошно кричу и вырываю свою руку из его. Резко смахиваю брызнувшие из глаз слёзы, до боли вжимая ладони в кожу. — Когда ты спал с ней, почему не вспоминал? Когда в дом привел, почему не вспоминал? Когда в наш день, в той машине…

Замолкаю, не в силах воспроизвести вслух момент, убивший моё безграничное доверие к мужу. Лицо искажается в безобразной гримасе, грудь сотрясается от рыдания. Я плачу громко, навзрыд, не боясь показать своё горе, свою скорбь. Карен обхватывает двумя руками меня за поясницу и притягивает к себе. Слишком сильно, слишком больно. Не выдерживая тяжести его рук, падаю на колени, увлекая его за собой.

Он гладит мои волосы, спину, умоляет, произносит какие-то красивые слова про любовь, про нас, про наших детей. Мое тело уже не откликается волнами тепла от его прикосновений. Но и сил нет, чтобы оттолкнуть его от себя. А в голове крутится только одна фраза, которую я всегда считала всего лишь удобным оправданием слабых, оступившихся.

«Не суди, да не судим будешь».

Мама была права в своей оценке. Всю жизнь я была категорична, разделяя всё на хорошее и плохое, на правильное и неправильное. Без оттенков, без нюансов. Взыскательная и требовательная и к себе, и к другим.

Ошибся — должен понести наказание.

Прав — тебе полагается награда.

Я знаю много историй, когда семью сохраняют ради детей. Я и сама часть такой истории. И искренне не понимала выбор мамы, считая развод единственным выходом. И жизнь меня щелкнула по носу.

Никогда прежде мне не было так сложно отойти от принятого решения. Я была в нём уверена. Посоветовала бы любой, оказавшейся в этой ситуации, именно так и поступить. А сама растеклась на полу безобразной лужей, жалкая, беспомощная, придавленная огромной бетонной плитой предательства.

А если нет?

Если развод — не выход?

Если измена — не конец?

Как понять?

Куда идти?

Как поступить?

Как вырвать из себя эту жгучую, нестерпимую боль?

— Мы справимся, — слышу шепот мужа, баюкающего меня в своих объятьях. — Мы справимся… Мы справимся…

— Я больше не верю тебе, — выдыхаю самый