Выживший во тьме - Владимир Анатольевич Вольный

«…Она ничего ей не сделала! Она лишь случайно толкнула ее, когда уворачивалась от падавшей балки! Но эта обезумевшая старуха сбила ее с ног и принялась бить, вымещая свой страх и злобу. Нет, не старуха – какая-то бомжиха, пьянь, уже давно потерявшая женский облик и возненавидевшая всех и вся! И сейчас ей представилась возможность отомстить! За свою погубленную жизнь! За срок, который пришлось отмотать на зоне, куда она попала по собственной глупости! За сына, выгнавшего ее из их дома! За то, что эта девчонка такая хрупкая по сравнению с ее обрюзгшим телом! Горло! Горло ей порвать! Зубами!..»

Хрупкая фигурка, пытавшаяся ладошками прикрыть окровавленное горло, осталась далеко позади – я бежал прочь, забыв о еде и вообще обо всем. Картинки, словно ожившие в моем воспаленном мозгу, напрочь отбили желание вести поиски. Слишком реальные, живые, они едва не свели с ума…

Дни шли за днями, ночи сменяли одна другую. Я перестал их считать, запутавшись и сбившись однажды, а после и вовсе решив, что мне это ни к чему. Даль терялась – либо в дымке множества пожарищ, либо в хлопьях, падавших с неба. Меня стали преследовать шорохи. Не то чтобы отчетливо различаемые звуки вроде грохота упавших стен или треска сгорающих деревьев – к тому я привык, нет. Шорохи были иного рода – вроде неспешного шага поблизости или хлопанья крыльев и бормотания за спиной. Обрывки разговоров… От постоянного напряжения начинала болеть голова. Я вертел ею, пытаясь избавиться от подступавшего кошмара, и погружался в какое-то болото, из которого выбирался только после тяжелого и рваного сна. Сказывалось сотрясение, полученное вначале. Если бы еще и ночь была такой, как до Катаклизма, – мне стало бы совсем худо. Но смены времени суток почти не существовало, и я больше полагался на часы биологические. Когда хотел спать – спал. Когда чувствовал в себе силы идти – шел.

Постоянная хмарь, свисавшая с облаков, напоминала, что я нахожусь среди гигантского кладбища. Она сеялась на землю в виде мокрых хлопьев, которые методично присыпали всю поверхность. Настоящих дождей не шло – только такие, из пепла и грязи, которые мне уже осточертели. Они капали почти безостановочно. Их я уже не боялся и старался прятаться лишь от крупных хлопьев.

Это все перестало быть цивилизацией. И я сам становился дикарем, жадно высматривавшим, где бы найти добычу. Я продолжал свое сражение за жизнь – не зная, нужна ли она мне вообще. Иногда начинал разговаривать сам с собой – и пугался собственного голоса. Меня разбирал беспричинный смех, я улыбался, наблюдая, как горит какое-нибудь дерево или дом, порой захлебывался в истерике – и так же быстро успокаивался, смутно понимая, что надо остановиться. Нет, я еще не сходил с ума и четко отслеживал все, что видел, закладывая эту память куда-то внутрь, но наполовину отключенное сознание не могло воспользоваться этими знаниями. Я мог по несколько раз пройти по одному и тому же месту, прежде чем понимал, что был здесь неоднократно…

Настоящий дождь пролился лишь однажды. Ливень, сорвавшийся неожиданно, обрушил сверху столько воды, что все покрылось сплошными потоками текущей грязи. Я промок за несколько секунд. Вода, хлеставшая не переставая, уже залила все низины и теперь подбиралась выше, угрожая самым настоящим наводнением. Я поразился – такого ливня мне еще видеть не приходилось. Может, где-то там, в тропиках, такие и считались обычным явлением, но здесь совсем иные широты…

Вода стала касаться ног, и пришлось подняться повыше. Все сливалось в бешеных струях, и нельзя было даже разглядеть собственную руку, вытянутую перед собой. Сплошная стена воды! Я представил себе, что крысы – если мне не показалось тогда – должны толпами валить на поверхность. Дождь закончился столь же резко, как и начался. Словно из перевернутого ведра выплеснули все, и не осталось ни единой капли. Все оказалось залито водой.

Это был первый подобный ливень, который мне пришлось пережить. Он на какое-то время очистил небо от хмари и убрал нависшую над городом тучу смога и пепла, создававшую впечатление постоянных сумерек. Стало значительно светлее, а видимость улучшилась. Вода быстро исчезала в провалах, и скоро лишь многочисленные лужи напоминали о том, что недавно бушевал такой сильный дождь. Я разделся, выжал одежду и вдруг заметил, что не чувствую холода. Однако впечатление было обманчивым: через несколько минут меня пробил сильнейший озноб, и я стал энергично растираться руками, чтобы согреться. Мелькнула мысль: «Не надо хищников – одного мороза хватит, чтобы все кончилось». А какая, собственно, разница? Я высушил свое рванье возле костра и опять пустился в странствия, поглощенный только одним: вода, еда, ночлег… Ночлег, вода, еда. Еда, вода… Еда. Еда… Еда!!! Где-то в самой глубине сознания теплилась мысль: «Так нельзя, ты не должен быть таким!» Временами я чувствовал раздвоение, и половина, которая отвечала за физическое сохранение, подавляла другую так сильно, что лишь малая часть меня еще ощущала себя человеком. Может, только часы отделяли меня иногда от полного расслоения – и тогда по разрушенным улицам бродило бы еще одно дикое существо.

Я сам удивлялся тому, что со мной происходит, – не заметить изменений уже стало невозможно. Обострились до предела слух и обоняние, появилась ловкость, присущая скорее кошке, чем человеку. Порезы затягивались так быстро, что не требовалось даже бинтов. То не распознанное вначале чувство, которое предупреждало о всевозможных угрозах, теперь присутствовало всегда – и не раз спасало от поспешного шага или поступка. Может, я не мог им управлять, но предвидеть опасность по крайней мере за секунды до ее появления – мог всегда. И чем серьезнее была такая опасность, тем быстрее и отчетливее я ее ощущал.

Но плата за эти способности становилась все выше и выше. Я постепенно забывал, что я – Человек… Я помнил свое имя, помнил все, что со мной происходило. Помнил прошлое – хотя относился к нему, как к чему-то ни к чему не обязывающему… И догадывался: если так будет продолжаться, в один прекрасный момент я и вовсе превращусь во что-то такое, чего земля еще не видела. Меня это пугало; может быть, именно поэтому перерождение еще не завершилось, не приобрело такую силу, справиться с которой я бы уже не смог. Исподволь, раз за разом, я терял присущие человеку черты. И, хоть пока не изменился внешне, в мыслях уже стал сравнивать себя со зверем. Соответственно, будто ниоткуда в руках появилась сила, которой просто не имелось раньше. Один раз,