Рождественское чудо. Антология волшебных историй - Дарья Плещеева

Ротмистр успел затащить в пределы окружности поскуливающего Еремея – не бросать же его? И почти сразу же воздух задрожал от коротких, но мощных волн ярости, ненависти, злобы, голода. Призраки, населявшие брошенный дом, появились почти одновременно. Кто-то шагнул из стены, как необъятная бабища в грязном платке, из-под которого выбивались сальные пряди волос, переднике, испещренном пятнами от щей и подлив, и с острыми, мелкими зубами, торчавшими во рту, как у акулы. Кто-то вынырнул из пола, помогая себе руками и ногами, будто выбираясь из проруби на лед, как уже знакомый ротмистру мясник – смуглый, будто цыган, заросший черной бородой до самых глаз. Кто-то прибежал вприпрыжку по анфиладе, как дети, похожие на злобных херувимчиков. Женщина в багровой шали и горбун со свисающими до пола мускулистыми руками и пальцами с ногтями-крючьями просто пришли. Позже всех появилась фигура в черном балахоне. Ни очертания тела, ни лица не разобрать. Так что ротмистр не знал кто это – мужчина, женщина или, возможно, сущность из фольклора, наподобие кикиморы или лешего.

Призрачные обитатели ледяного дома шли с явной целью – убивать. Последние живые существа, посмевшие уцелеть, были для них, как кость в горле. Или, скорее, как хромовые сапоги на верхушке столба, смазанного салом. Труднодостижимая, но от того не менее желанная добыча. Каждый из них издавал свой звук. Кто-то подвывал, кто-то замогильно хохотал, кто-то безумно хихикал. Громче всех орал мясник, задирая бороду к потолку и взмахивая тесаком. Но меловой круг оказался непреодолимым препятствием. Наткнувшись на него, призраки отшатывались, махали руками, будто обожглись, и только громче кричали. Первыми поняли, что пробить защиту им не под силу, дети. Они пошли по кругу, поглядывая в сторону людей. За ними потянулись и взрослые призраки. Получилась эдакая адская карусель, от одного вида которой стыла кровь в жилах.

– Ты гляди-кось! Выперлись! Всей шайкой! – проговорил старик-призрак. – Ненасытные…

– Ты мне расскажешь, кто это и что здесь происходит? – повернулся к нему жандарм. – И как тебя звать-величать, спаситель?

– Лука Архипович я, – степенно поглаживая бороду, ответил призрак. – А это – семейка Балабановых. Сколько лет с ними тут маюсь!

– Кто они? Почему такие? Что здесь делают?

– Кто они? Семейка убийц и людоедов. Потому и такие. А здесь наказание отбывают. Зависли между Этим Светом и Тем.

– Давно?

– Так мне трудно тут считать, барин. Я ж газет не читаю. В церковь не хожу на Рождество. Откуда мне знать, какой сейчас год?

– А началось в каком?

– Да как Восточная кампания закончилась[4], так через год где-то и порешил я их.

– Что значит – порешил? – округлил глаза Мещеряков. – По какому праву?

– А по праву справедливости, барин. Сам суди… Жил я, не тужил. Лавка была скобяная. Купец третьей гильдии – Лука Архипович Беляков. Жил в этом самом доме. Плату вносил исправно. И другие жильцы – люди хорошие – жизни радовались. Пока не вселилась энта самая семейка. Балабановы. Трофим на бойне работал. Вишь, барин, как ходит, бородой трясет, ножичком играется? Мамашка его единоутробная – Прасковья Митрофановна. Супружница – Пелагея. Дети малые – Фрол, Савва и Кузьма. Погодки. Брат двухродный Трофима – Епифан-горбатый. Поначалу тихохонько себя вели. После скандалить начали. То не так глянули, то не то сказали… Жил с нами городовой – сурьезный мужчина и семья интересная. Жил, а потом – бац, и пропал. А всего-то вины, что Трофима посулил в каталажку упечь, если не утихомирится. Пропал городовой. Все думали, что уголовнички его в канал скинули, но следов не нашлось. Семья уехала в Калугу. Тут бы жить-поживать спокойно, но начали другие соседи пропадать. Только был человек, а уже и нет человека. Полиция чего-то там искала, но не справилась. Только эти, Балабановы, ходят довольные…

Они и впрямь ходили по кругу, но довольными их назвать не поворачивался язык. Звериный оскал. Дерганые движения, выдававшие крайнюю степень ярости. Голодные взгляды, которые привидения бросали на укрывшихся за меловым кругом людей.

– Что дальше было? – спросил Илья Павлович.

– Стал я к ним приглядываться, – ответил Лука Архипович. – Как живут, куда ходят, что едят, над чем смеются… Выяснилось, что Трофим работу на бойне уже полгода как бросил, а стол у них от мяса ломится, что ни день. Еще и продавала Митрофановна. И свеженину, и солонину. А горбатый Епифан по вечерам, как стемнеет, на канал бегает. Туда с мешками, обратно налегке. Тут я догадываться начал, что не просто так люди пропадают. С чего бы им просто так пропадать? Проследил за Пелагеей. Она частенько одежу отстирывала. От чего? Да от крови, вестимо. Отстирывала, потом носила торговцам сдавать. Как-то Трофим зелена вина напился, хвастался револьвером. Мол, прячет его в надежном месте. Чей револьвер у него мог быть? Только городового, что пропал бесследно. Вот улучил я время, когда никого из Балабановых дома не было, пробрался к ним на кухню да поглядел. Думал, на месте помру. Человечина у них везде была. В кадках, солью пересыпанная. В кастрюлях да в горшках. Хотел я бежать куда подальше…

– А в полицию чего не пошел?

– В полицию? Не доверяю я полиции, ты уж извини, барин. Привык на себя рассчитывать.

– Что ж не убежал?

– Не успел. Решил напоследок им подарочек сделать – пригоршню крысиного яда в щи кинул и ложкой разболтал. Только хотел ноги в руки, как Трофим явился. Махнул мне ножиком по горлу. – Архипович потер ладонью кадык под бородой. – Вот я сразу в призраки и определился. Только Балабановы не долго радовались. Всей семейкой окочурились. От Митрофановны до мелких проглотов.

– А призраками почему вы стали? – удивился Мещеряков. – Я так понимаю: помер праведник – попал в Рай, если грешник – так в Ад, в Геенну Огненную, отбывать наказание до Страшного суда.

– А вот на этого посмотри, барин, – Лука Архипович указал на фигуру в бесформенном балахоне. – Красавец, да?

– Ну, как сказать… – скептически заметил ротмистр. – На любителя.

– Он тут главный. Он – всему голова. Это я уже потом узнал, когда призраком стал. Дух места. Ну, значит, получается, что дух дома. Когда строили, кого-то растревожили. Большой человек какой-то похоронен был. То ли водь, то ли ижора. Шаман. По-нашему, это колдун или чародей. Сильно он народ православный не любит. Как пробудился, так Балабановых подчинил и сбил с пути истинного.

– Уразумел, почему вас потянуло в храм бомбу тащить? – Мещеряков пнул Еремея, который притворялся равнодушным, а сам внимательно слушал рассказ Луки Архиповича. – В архимандрита бомбу кидали… Кто первый додумался здесь лабораторию устроить?

– Лашкевич, – сдавленно проговорил Еремей. – А потом Минц его поддержал. Хорошо здесь, говорил. Силы прибывают. – Он вздохнул и вдруг пискнул фальцетом. – Иуда… Куда нас завел?!

– Вот семь раз надо подумать, прежде чем связываться! – назидательно произнес Мещеряков. – Внутренний враг он такой – бунтовщики, студенты, конокрады… – И повернулся к Архиповичу. – И что же нам делать?

– Не знаю, барин. Мне-то что? Я бесплотный. Мне сколько лет вся эта сволочь ничего сделать не смогла…

– Да! Забыл спросить? Они-то лютые душегубы, а тебя за что здесь привязало?

– Так я тоже душегуб получаюсь, – пожал плечами призрак. – Крысиным ядом людей накормил.

– Нелюдей.

– А то без разницы. Это вам, жандармам, легко. Кто подозрительный показался – «бах!» из левольверта! И все. А мы людишки черные, нам самосуд вершить не положено. Нас и на земле за это судят, и Бог наказывает.

– Я бы на месте Бога простил, – вздохнул ротмистр.

– Не богохульствуйте, ваше благородие! – воскликнул Еремей. – Мы, может, последние мгновения доживаем? О душе подумать надо!

Мещеряков кивнул. Удивительно хоть в чем-то соглашаться с бомбистом-социалистом, но в данном случае бывший семинарист прав. Становилось все холоднее и холоднее. Уже градусов двадцать по Реомюру. Дыхание замерзает на усах сосульками. Пальцев на ногах жандарм давно не чувствовал. Как и кончик носа. До утра без движения внутри тесной окружности они не выстоят. Превратятся в ледышки. Но и выходить за ее пределы не хочется. Сводить близкое знакомство с семейкой Балабановых – то еще удовольствие. Мещеряков вспомнил незавидную кончину Соломона Минца и Барбары Руцинской и содрогнулся.

– Ну, так помолитесь за всех нас, господин Еремей Тихий – социалист, террорист, бомбист. Ведь Иисус Христос учил любить всех, независимо от политических