Рождественское чудо. Антология волшебных историй - Дарья Плещеева

нес поземку. Сырость от канала забиралась за шиворот, в рукава, за пазуху, несмотря на все старания людей.

– Ваше благородие, – с тоской проговорил самый высокий и плечистый из них. Он, по-видимому, больше всех страдал от холода, потому что поверх шапки натянул еще и башлык почти до глаз. – Зачем в сочельник-то? Или других дней-ночей мало? Нет, я, конечно, все разумею – служба есть служба, но праздник-то великий!

Шагавший впереди даже головы не повернул. Он привык к нытью подчиненного. Это как бородавка. Слегка докучает, но дело не мешает делать. А дело для жандармского ротмистра Ильи Павловича Мещерякова всегда было на первом месте. Любому новому расследованию он отдавался всем сердцем и требовал того же от помощников. А что ворчат, так все мы люди, все мы человеки, все имеем право высказать мнение. Главное, чтобы приказы начальства исполнялись точно и в срок. Тут Пафнутий Лесков еще ни разу не проштрафился. Служил в Санкт-Петербургском дивизионе жандармерии не более года, рядовым, но показал отменное хладнокровие в рукопашных стычках, неиссякаемое терпение в засадах и живой ум, позволявший находить самые правильные и удобные пути решения поставленных задач. Единственный недостаток – постоянное брюзжание по делу и без дела. Ротмистр старался этот недостаток не замечать.

Иное дело третий спутник. Жандармский вахмистр Степан Степаныч Атаманов мог бы уже давно уйти на заслуженный отдых и наслаждаться дневным сном под тенистыми грушами в родной станице на берегу Хопра, но продолжал службу из любви к искусству сыска. Пожилой вахмистр со стальным взглядом и седыми висячими усами не имел равных в распутывании следов, добыче улик и вещественных доказательств на месте преступления. Редкий злоумышленник умудрялся заметить слежку и оторваться от «хвоста», ежели Степан Атаманов шел за ним в толпе. Прекрасно стрелял из револьверов Лефоше, Кольта и Смита-энд-Вессона, попадая в алтын за двадцать шагов. Кроме всего прочего он отличался любовью к дисциплине и терпеть не мог, когда подчиненные докучали начальству, и не важно – имелся веский повод или же нет.

– Нишкни, Пафнутий, – зашипел он. – Чего голову его благородию морочишь? Наше дело малое – приказы выполнять.

– Да я че? Я ниче… – забормотал молодой жандарм, втягивая голову в плечи.

– Вот и сопи в две дырки!

– Не ругай его, Степаныч, – мягко заметил ротмистр. – Я все понимаю. Никому неохота мерзнуть в ночь под Рождество. Гораздо лучше сесть за стол, выпить чарочку за светлый праздник. Только не мы выбираем, где нам врагов государства ловить, а они. Потому что это мы охотимся, а они убегают.

– Да понял я, понял… – кивнул Пафнутий. – Виноват. Покорнейше прошу простить.

За разговором они подошли к невысокому – три ступеньки – крыльцу. Дверь, казалось, не открывалась много лет, но, когда вахмистр потянул за цепочку, заменявшую ручку, подалась с душераздирающим скрипом. Мещеряков встревоженно огляделся, сунув руку в карман, где покоился заряженный револьвер. Потом успокоился.

– Пусть скрипит. Зато мы их наверняка услышим.

В заброшенный дом они явились не просто так. Больше двух месяцев Мещеряков с помощниками занимался делом бомбистов-террористов из числа революционной организации «Свобода и совесть». Это были такие же отчаянные социалисты-народники, как «Земля и воля», «Народная воля», «Черный передел» и многие другие, наполнившие российское общество, как опарыши гниющее мясо. Их выслеживали, их ловили, отправляли на каторгу, а то и на виселицу как виновников смерти Его Императорского Величества Александра Николаевича, но на место уничтоженных приходили новые. Выдвигали требования одно другого краше. Замена монархии республикой. Всеобщее избирательное право. Передача земли в собственность крестьян, а заводов и фабрик – рабочим. Полная свобода совести и слова. Выборность всех должностей. Управление державой территориальными советами. Спаси, Господи, Россию, если хоть что-то из перечисленного осуществится.

«Свобода и совесть» уступала в численности другим революционерам, но честно стремилась достичь их славы, проведя несколько успешных акций. В одной из них погиб полицмейстер. Во второй – генерал от инфантерии. Третья акция успехом не увенчалась – не сработал запал, но бомбист был убит при задержании. Во время четвертого, довольно громкого во всех смыслах дела, карета обер-прокурора Сената разлетелась в щепки, погиб кучер и пара лошадей, но сам обер-прокурор, замешкавшийся на крыльце, получил всего лишь контузию средней тяжести. Арестованный бомбист начал давать следствию признательные показания, но, к большому сожалению жандармов, он не знал руководство группы ни в лицо, ни по именам. Только псевдонимы, которые мало что могли сказать. Мало, но хоть какая-то зацепка.

Мещеряков потратил немало сил, отыскивая самые малые, самые незаметные ниточки. Ему удалось установить личности большинства членов группы «Свобода и совесть», но все они жили в Санкт-Петербурге по поддельным документам с вымышленными именами, почуяв даже намек на слежку, перебирались в другой конец города, а порой искусно меняли внешность.

Возглавлял группу некий Глеб Лашкевич. Разночинец тридцати трех лет от роду, высокий блондин. Фанатик и отличный стрелок. К тому же он был великолепным конспиратором и от остальных членов «Свободы и совести» добился того же мастерства.

Вторым по значимости считался Соломон Минц, приехавший в Санкт-Петербург из Киева. Тридцати лет, отличный химик, способный создать взрывчатку практически из ничего, как хорошая хозяйка пирог, а плохая – скандал. Характерными его приметами были очки и искривленный позвоночник – одно плечо выше другого.

Барбара Руцинская. Полячка двадцати двух лет, любовница Глеба Лашкевича. Фанатичка. Атеистка. Были сведения, что акции группы замышлялись и планировались до мелочей ею.

Еремей Тихий – бывший семинарист, бросивший учебу из-за увлечения социалистическими идеями. Больше о нем не знали ничего, даже цвета волос.

И наконец, Родион Сальков, дворянского происхождения, но покатившийся несколько лет назад по наклонной плоскости. Был осужден на каторгу за вооруженное ограбление, бежал с этапа. Прибился к группе бомбистов, где играл роль личного охранника Лашкевича.

Вот, собственно, и все. Если в «Свободу и совесть» входил еще кто-то, жандармы о нем не знали.

За то время, пока Илья Павлович расследовал дело, группа совершила попытку убийства священно-архимандрита Свято-Троицкой Александро-Невской лавры, а затем покушалась еще на нескольких священников. Примечательно, что взрывы были большой силы, но либо запаздывали, либо случались раньше необходимого времени. В результате страдали прихожане или случайные прохожие, но священники отделались лишь испугом. Зато посыпались жалобы из Священного Синода на дурную работу жандармерии.

Уже отчаявшись, ротмистр вдруг получил записку, в которой говорилось, что следующий террористический акт запланирован группой «Свобода и совесть» на Рождество Христово. Взрыв должен произойти в соборе преподобного Исаакия Далматского в разгар богослужения. Бомба будет начинена рубленой проволокой и гвоздями, чтобы количество жертв стало максимально возможным. Кто писал? Какую цель преследовал, подбрасывая правоохранителям это письмо? Ответа на вопросы не было. Но, если бы террористический акт удался, полетели бы многие головы. Прежде всего, голова ротмистра Мещерякова. Так он и сказал подчиненным, не погрешив против истины. Те удвоили старания. Едва не рыли носом улицы Санкт-Петербурга, крутились в самых злачных местах. Переодевались в тряпье и просились в ночлежки. Слушали разговоры пьяниц в кабаках и болтовню извозчиков. Назубок выучили словесные портреты группы Лашкевича. Искали, искали, искали…

И вот совершенно случайно на день Иоанна Кронштадтского уже одуревший от усталости Степаныч заметил в толпе человека, подходящего под описание Соломона Минца. Чернявый и носатый, в круглых очках, кривоплечий и сутулый. Вахмистр осторожно пошел следом. Они долго петляли по улицам. Минц оглядывался, останавливался, разворачивался на ходу и шел в противоположную сторону. То есть выполнял все трюки, присущие конспираторам. Однако, чтобы уйти от Степаныча, мастерства ему не хватило. И не таких выслеживали. Химик-бомбист привел жандарма к заброшенному доходному когда-то дому и растворился в его нутре, проникнув через черный ход. Вышел часа через два с пустыми руками. Степаныч проследил его путь до ночлежки, но арестовывать не стал, опасаясь спугнуть более крупную рыбу. Лашкевич – вот главная цель! Взять его, и группа перестанет существовать.

Мещеряков вполне разделял мнение помощника. За брошенным домом установили наблюдение. Минц появлялся дважды, но более никто. Каждый раз химик приходил и уходил налегке, без какого бы то ни было груза. Ротмистр сделал вывод, что в доме оборудована секретная лаборатория, где заканчиваются работы по изготовлению бомбы. Любой