Рождественское чудо. Антология волшебных историй - Дарья Плещеева

Нет, сам я не учен, а вот хозяин мой, что меня ремеслу учил, тот был хорошо грамотен, и жития в поучение домашним читал, потому я и помню. При нем-то я, когда мальцом был, и повидал тот медвежий полк, из-за которого все эти байки про медведей, что по улицам, и почались.

…Отчего ж не рассказать? Расскажу. А вы, детушки, Алеша с Марфушей, радуйтесь да благодарите Бога, что батюшка у вас добрый. Хоть Ермолай Васильич «степенством» себя называть не велит, однако ж его торговля щепным товаром так хорошо идет, что иные из купеческого сословия позавидуют. Да кто б еще мирского человека зимой приютил, да еще с медведем? Морозы сейчас жестокие, от Николина дня зима с гвоздем ходит, крыши покрывает покровом снежным, льдом заколачивает. А мне – уж сложилось так, ни дома, ни семьи не выпало, вожаком ходить – стар стал. Пошел бы в богадельню, да Потапушку бросить жалко. Так бы и замерз в сугробе, а вместо того с вами в горнице сижу, чаи распиваю. Сейчас пост, представленья показывать нельзя, но уж погодите – скоро Святки. Тогда повеселим вас. Потапушка спляшет, таусить пойдем, что в Рождественский сочельник, что в Крещенский. А в Страшные вечера, что от Василья Великого до Крещения, сказки сказывать будем. А сейчас расскажу вам то, что со мной приключилось.

Все мы знаем – заволжские края неплодные, от земли одной прокормиться никак невозможно. Потому все люди в деревнях, селах и малых городах – народ ремесленный. Бабы ткут да прядут, кружева плетут, мужики – кто чем занят: смолу да деготь курят, плотничают, шапки да валенки валяют, бондарствуют. А больше всего щепной товар работают, даже старые да малые баклуши бьют. Оттого и не голодаем. Ну, а у нас в Сергиевке с давних пор ремесло было особое. Чуть не всяк житель медведей обучал да водил. Вот почему в гербе у нас – медведь в золотом поле.

Вроде и недалеко мы от губернского города, и летом кажется, что на бойком месте Сергиевка стоит. А как снег ляжет, так словно в тридевятом царстве-государстве живем. Потому как кругом леса-чащобы. А в чащобах зверья всякого немало – и лосей, и волков, а боле всего медведей. Отсюда наш промысел и пошел. Брали жители в дом медвежат. Кто сам ловил, кто у охотников покупал. Хотя цены были немалые. Какие в пору моего малолетства – не помню, а при Николае Павловиче за медвежонка двенадцать целковых давали, за большого к сорока подходило, а за ученого – не меньше ста. Так что малых медвежат брать не в пример выгоднее было.

Начинал я как все, козарем. Сейчас-то и слова такого не услышишь. А вот оно как было – при вожаке всегда помощник был, парнишка, из подростков не вышедший. Пока мишка пляшет, он в барабан бьет. А надо – козью личину надевает, и в пляс вместе с мишкой пускается. Потому и козарь. А не отставной козы барабанщик, это все в Питере да Москве языками чешут. И вот, стало быть, после Преображения Господня, все вожаки с медведями, и козари с барабанами на промысел уходили. Сначала в Итиль-город, в Москву, в Казань, а там и в дальние губернии. А на другой год, к Петрову дню, возвращались. Выручку домой принесут, в баньках попарятся, щей домашних похлебают, и снова в путь-дорогу.

И вот, значит, только мы с вожаком моим, Аникитой Петровичем, до дому вернулись, весть из губернского города пришла – охти нам, нашествие двунадесяти языков. Тут уж, конечно, никуда не пошли, стали ждать, что будет.

Ну, в Итиль-городе, знамо дело, дым коромыслом – ополченье стали собирать. Баре здешние, средь них главный князь Алатырский, мужиков своих крепостных сотнями туда отправляли, а кто похрабрее – сами записались, офицерами. И пошли на войну.

Что дальше было – всякому известно. Москва-матушка от злодея Бонапартия сгорела, погорельцы по губернским городам кинулись. А только и наше воинство было не промах, стало ломить врага, оттого и пленных было множество. Их тоже по губернским городам разослали. А тутошний губернатор велел всех пленных скопом в Сергиевку отправлять. Потому как убечь оттуда никак невозможно. Я же сказывал – зимой и свой человек заплутает, а чуженин и вовсе жив не будет.

Мы в те поры вот как жили. Аникита Петрович был нрава строгого. Сказал мне – неча время зря тратить. Пора самому медведя учить. И купил у охотников Потапушку. Уж так он мил был, так славен, пока мал был! Дочка хозяйская, Дуняша, всех кукол своих забросила, все с Потапушкой играть норовила. Мать ей у коробейника ленточек цветных накупила, вышитых, так она ленточку Потапушке навязала.

Вот прислали к нам французов. На них поначалу смотрели волками. Но народ у нас отходчивый, да и вид у них был больно жалкий, как не смилостивиться? Держали их вольно, знали же, что не убегут, кормили сытно. Одни благодарны были за добро, как родные стали. Другие осмелели да обнаглели, особливо офицеры ихние.

Тут как раз весть подошла, что наши побеждают, и Бонапартий то ли готов деру дать, то ли уже сбежал.

Народ, знамо дело, радуется да веселится.

А ихний главный офицер, не знаю, как по имени, все колонель да колонель его звали, говорит исправнику нашему: рано, мол, обрадовались. Ужо погодите, по весне соберет государь наш анперёр рать такую, что во всем свете не видано. Было двунадесять языков, станет дважды двунадесять. Все страны под ружье поставит, что ему подвластны – италиянцев да гишпанцев, а туркам да полякам и счета нет. А у вас тут одни старики, бабы да дети остались, ни за что вам не совладать!

Исправник наш еще у фельдмаршала Суворова служил, уж при Павле Петровиче с армии в отставку вышел и сюда назначен был. Он, не будь дурак, и отвечает:

– А не боимся мы вашего великого воинства! Как собрали летом ополчение, так к весне и новое соберем, из медведей, потому как нас они слушают.

– Да быть такого не может, – отвечает колонель.

Короче, побились они с полицмейстером об заклад, что к Масленице полк медведей здесь соберется, да еще и парадом пройдет.

Сам я, конечно, при том разговоре не был, люди сказывали. А только созвал исправник всех медвежьих вожаков и говорит:

– Приказ мой такой: чтоб обучили вы своих медведей воинским артикулам, чтоб на Маслену могли строем по Сергиевке пройти, да французикам экзерциции показать, как бы с ружьями. А иначе позор нам будет на все Европии. Понятно?

И кулак кажет здоровенный – как тут не понять?

Когда же это было-то? Да уж не упомню. Никола Зимний точно миновал, а до Рождества еще время было.

При чем тут Рождество, если срок до Масленицы назначили? А вот слушайте дальше.

Вернулся Аникита Петрович до дому и говорит:

– Как начальство велело, так и поступим. Буду своего Михайлу артикулам обучать, Да и ты баловство прекращай, – это он мне, значит.

Что ж, делать нечего, пришлось Потапушку в науку брать, не все ему было с Дуняшей играться. А наука та прежестокая. Иначе никак нельзя. Медведь же зверь, на четырех лапах поставлен, а ты его на двух ходить заставь, яко человека! А еще и плясать!

Вот как то делалось. Надевали мишке на задние лапы деревянные башмаки. Потом брали особую плиту железную, накаляли ее на угольях, и мишку на нее запускали. Он тут на задние лапы и вскидывался. Чтоб передние не обжечь. И так столь раз, пока он на задних лапах стоять да ходить не привыкнет. А после того башмаки снимают – и снова его на плиту, босыми лапами. И притом в барабан бьют. А медведь, делать нечего, с лапы на лапу переступает, То одну поднимет, то другую, чтоб остудить, а по виду будто пляшет. А барабан стучит-гремит! И после того мишка, как заслышит барабан, по привычке плясать начинает, без всякой плиты раскаленной. Тут его и кланяться учат, и подачку просить, и ходить фертом, и барыню-модницу представлять. А чтоб из повиновения не выходил, продевают в нос больницу. Это такое кольцо железное. Как что, так дернет вожак за это кольцо, медведь из-за лютой боли снова