Рождественское чудо. Антология волшебных историй - Дарья Плещеева

Минца, присевшего и закрывшего голову руками, и Тихого, сбивающего пламя с шубейки. В это же мгновение Пафнутий открыл кожух «летучей мыши», осветив противника, а Степаныч и Мещеряков начали стрелять.

Ротмистр видел, как упал Глеб Лашкевич. Дернулся и скорчился Сальков. Еремей Тихий растянулся на полу, держась за ногу и подвывая. А потом комнату затянуло пороховым дымом, который выедал глаза.

Пуля ожгла Мещерякову щеку. Он вытер кровь о бекешу, а когда поднял взгляд, то сквозь слезы от едкого дыма увидел лежащего неподвижно Лашкевича и извивающегося от боли Тихого.

– Все целы? – спросил он у своих.

– Бог миловал, – ответил вахмистр. – Ни царапины.

– А меня, кажется, в плечо, – сдавленно проговорил Пафнутий.

– Степаныч! Посмотри рану! – приказал Илья Павлович, а сам прошел к бомбистам. – Оружие есть? – Наклонился над Тихим, держа револьвер наготове.

– Нога… – простонал Еремей. – Ой, нога моя…

Ротмистр легонько пнул его.

– Я спросил – оружие есть?

– Нету! Ой, нога болит!

Мещеряков похлопал террориста по карманам, проверил за поясом штанов. Не врет. Правда, безоружный. Да такому дай револьвер – или себе ногу прострелит, или тому, кто будет рядом. Жандарм перетянул ногу Тихого выше колена его же кушаком.

– Идти сможешь?

– Не-ет… Больно…

– А ползти?

– Попробую.

Ротмистр повернулся к помощникам:

– Ну, что там у вас?

– Жить будет! – отозвался Степаныч. – Пуля вскользь прошла. Кость цела. Остальное до свадьбы заживет.

– Слава богу! – Мещеряков снова пнул Еремея. – Где бомбу прячете?

– Вот истинный крест, не знаю!

– Ты крестом не прикрывайся! Нет на тебе креста! Архимандрита кто взорвать хотел? А собор Исаакиевский?

– То на них креста нет! Они заповеди Христа нарушили! – неожиданно твердо ответил Тихий. – Не говорил ли Иисус фарисеям и первосвященникам: «Отнимется от вас Царство Божие и дано будет народу, приносящему плоды его!»?

– А вы сразу фарисеям бомбу?

– Всякое дерево, не приносящее плода доброго, срубают и бросают в огонь! – не растерялся бывший семинарист. – Итак по плодам их узнаете их.

– А вы взяли на себя труд срубать и в огонь бросать?

– И еще было сказано: «Соберите прежде плевелы и свяжите их в снопы, чтобы сжечь их, а пшеницу уберите в житницу мою»!

Ротмистр покачал головой. Указал на диван, где пристроился раненый Пафнутий.

– Туда ползи.

Тихий сверкнул глазами. Видимо, разошелся и хотел дальше сыпать цитатами из Евангелия. Но ослушаться не посмел. Волоча простреленную ногу, пополз.

– Степаныч, неси фонарь сюда!

Мещеряков наклонился над телом Лашкевича, лежащим навзничь.

Одна пуля в колено. Одна в плечо. Одна в живот. Ни одна из этих ран не могла стать причиной мгновенной смерти.

– Переверни, Степаныч!

Вахмистр выполнил приказ и легонько свистнул.

Террорист, возглавлявший группу «Свобода и совесть», был убит выстрелом в затылок.

– И кто ж у них такой шустрый?

Ротмистр на мгновение задумался.

– Минц отпадает. Он сразу за голову схватился. Это либо Руцинская, либо Сальков.

– Зачем им?

– Да кто же сказать может? Революционеры… Что им в голову может взбрести?

– Это точно, ваше благородие! – Степаныч махнул рукой. – Дикие люди! Без царя в голове!

Он неторопливо перезарядил револьвер. Вопросительно глянул на Мещерякова.

– Я на первый, ты на третий, – приказал ротмистр. – Хорошо бы хоть кого-то взять живым. Кроме этого, конечно, – он кивнул на Еремея. – Пафнутий!

– Так точно, ваше благородие!

– Что «так точно»?

– А что прикажете!

– Стереги этого… Головой отвечаешь. Уяснил?

– Так точно! Будет исполнено.

– Дернется, вторую ногу прострели. Нам его ноги без надобности.

Осторожно, стараясь шагать неслышно, Мещеряков и Степаныч пошли к лестнице. Постояли в темноте, чтобы привыкли глаза. Отправились дальше, полагаясь больше на слух, чем на зрение. Илья Павлович вниз по лестнице, а его помощник – вверх.

Спуск по ступенькам в темноте всегда опаснее, чем подъем. Вероятность оступиться и, покатившись кубарем, сломать шею гораздо выше.

Осторожно нащупать ногой опору, перенести вес, начать искать ступеньку второй ногой.

У подножия лестницы кто-то невидимый возился и поскуливал. Несложно предположить, что это – Соломон Минц. Любой другой из бомбистов, слыша шаги, уже открыл бы стрельбу. Ну, что ж… Тем лучше. Бывшего студента-химика нужно брать быстро и жестко, а потом сразу требовать показать, где находится лаборатория. Со слабовольными юнцами этот фокус удается в девяти случаях из десяти возможных.

Мещеряков приготовил револьвер. Просто на всякий случай, чтобы обезопасить себя от какой бы то ни было неожиданности.

Шаг.

Еще шаг.

Зеленоватое свечение, исходившее от покрытых толстым слоем инея стен, появилось внезапно и застигло жандарма врасплох. Он замер на одной ноге, глядя вниз. Там, у самой двери черного хода, корчился на полу Соломон Минц, пачкая нелепое куцее пальто. Одной рукой он толкал дверь, которая упрямо не поддавалась, а второй прикрывал голову, как будто его сейчас начнут бить. Напуганный, растерянный, а значит, тепленький и готовый раскрыться на допросе, как бутон на рассвете. Ротмистр был уже готов кинуться к бомбисту, но на ступеньках перед ним возник давнишний старик-призрак. Спутать с кем-то невозможно. Те же косоворотка и зипун, те же кудлатая борода и пробор в волосах.

Призрак раскинул руки, останавливая жандарма, который словно натолкнулся на невидимую стену.

– Погодь, ваше благородие, – прошептал старик. – Погодь чуток.

Свечение усилилось, позволяя разглядеть все до мелочей. Пришитый белыми нитками рукав пальто у Соломона. Глубокие царапины на двери. Кровь, запекшуюся под ногтями химика.

– Погодь, барин, погодь… – бормотал призрак, будто читал заклинание.

Высокая нескладная фигура в длинном фартуке, покрытом бурыми пятнами, появилась из темноты. В два шага поравнялась с бомбистом. Взлетел тяжелый мясницкий тесак… Опустился. Снова взлетел. И так трижды.

Всего три мгновения понадобилось, чтобы рука, нога и голова Соломона Минца оказались на полу отдельно от туловища.

Мясник повернулся к лестнице, открыл пасть, полную кривых желтых зубов, длинных, как у лошади, и захохотал, потрясая тесаком.

Призрак, заслонявший собой жандарма, вроде бы вырос и засветился ярко, словно уличный фонарь. Убийца погрозил ему пальцем и снова захохотал.

Мещеряков услышал легкий топот многих ног.

Дети, что ли? Откуда здесь?

Но слух его не обманул. Из темноты анфилады выбежали трое детей лет от семи до десяти. В домотканых рубахах до пят. Светловолосые и кудрявые, как купидончики на картинах Рафаэля Санти. На пухлых щеках ямочки. Только не от милых и добрых улыбок, а от кровожадных оскалов. Рубахи, как показалось жандарму, тоже покрывали бурые пятна, весьма напоминавшие кровь. Хохоча и кривляясь, дети подхватили отрубленные части тела Соломона Минца и убежали с ними.

Следом за ними на лестничной площадке появилась изможденная женщина в белом платье с накинутой на плечи багровой шалью. В бульварных романах о таких пишут: «со следами былой красоты на лице». Что ж… Кому-то и гадюка может показаться красивой. Женщина наклонилась, вцепилась в штанину уцелевшей ноги Соломона и поволокла его по полу. Кровь оставляла липкий на вид, черный след.

Мясник издал ликующий крик, более подходящий воинственным мингам, сошедшим со страниц романов Фенимора Купера. Еще раз внимательно посмотрел в сторону Мещерякова, которого прикрывал призрак старика, и скрылся в темноте.

Жандарм, к которому вернулась способность двигаться, потянулся осенить себя знамением, но натолкнулся на осуждающий взгляд привидения и передумал.

– Не спеши, ваше благородие… – проговорил старик. – Всегда успеешь меня прогнать. – И вдруг лукаво улыбнулся. – Видишь, я тебе пригодился.

– Что это было? – с трудом преодолевая стук зубов, спросил ротмистр. – Вернее, кто это был?

– А это призраки, ваше благородие. Живут, понимаешь, в старых домах. Развлекаются как могут.

– Но они же его…

– Какими при жизни были, такими и после смерти остались. Им душу людскую на тот свет спровадить – одно удовольствие. Семейка Балабановых. Знаменитые убийцы.

– Мистика какая-то… – покачал головой Илья Павлович.

– Хоть мистика, хоть мастика, а душегубствуют по сей день. Да ты и сам, барин, видел.

– Почему дверь не открылась? – несмотря ни на что, Мещеряков старался сохранить трезвым рассудок и задавать рациональные вопросы. – Он же мог сбежать!

– Не мог, ваше благородие. И ты не сможешь. И никто не сможет. Как первая звезда на небе зажглась, так двери сами собой запираются.

Жандарм в два прыжка преодолел расстояние до выхода и изо всех сил налег плечом на дверь. Она даже не шелохнулась, хотя никаких видимых запоров не было – ни засова, ни навесного