Город из воды и песка (ЛП) - Дивайн Мелина

Строчка «печатает» какое-то время оставалась неактивной, потом вновь задёргалась.

«Никак не подождёт до вечера?» — спросил Саша.

«Уже никак», — ответил Войнов.

«Хочешь, я возьму в рот?»

Войнову мигом стало жарко, кровь прилила к щекам. Он подумал о Сашиных губах и о том, как Саша там будет, в метро — вряд ли он мальчик-кремень из железа и стали.

«В метро мы этого ещё не делали. Ха-ха! Общественное место же. Сможешь себя контролировать?»

«Нет. Не уверен».

«Значит, лучше не надо».

«Мне хочется».

«Придётся потерпеть до вечера, сладкий. А я в ванную».

«Подожди. Стой. Я выйду на следующей станции. У нас туалеты поставили, на всей ветке. А потом вернусь и поеду дальше. Мне всего-то три остановки осталось».

«Перестань. Я сам справлюсь. Опоздаешь».

«У меня есть в запасе минут двадцать. Я рано выехал. Не отключайся. Я уже выхожу».

Всё это казалось безумием, чистым кристальным безумием. Сумасшествием. Непреодолимостью. Необратимостью. Невозвратностью.

Прошла минута или чуть больше, когда Саша наконец написал: «Я на месте. Сейчас перезвоню».

Войнов успел воткнуть в уши наушники и переместиться в ванную.

Саша перезвонил. И голос был неровным, взбудораженным, прыгающим.

— Хочу тебя. Господи, как я хочу тебя, — шептал он лихорадочно. — Меня так накрыло, пиздец просто… Выеби меня в рот. Посильнее… Никитушка… Сильнее. Чтобы я задохнулся. Чтобы выступили слёзы. Прижимай меня к себе. Держи за волосы. Сжимай крепче, не бойся. Вставь мне, до самого горла. Хочу взять до конца, до основания. Чувствовать твой член нёбом, языком, горлом. Ласкать его, лизать его, обхватывать. Хочу заставить тебя стонать. Кричать. Никита… Боже, ты прекрасен… Ты бесподобен… Что ты хочешь, чтобы я сделал?

— Пощекочи уздечку… И головку… Потом плотно веди вниз. Сожми у основания… Подрочи немного. Войди в меня пальцами… Трахай меня…

— Я вхожу… Я тебя трахаю…

— Не нежничая.

— Я тебя трахаю пальцами сильно и быстро. Продолжаю сосать твой член… Щекотать уздечку, смыкаться на головке… Никит… Никита… Ахм… Никитушка…

Войнов стоял у большого, во весь рост, зеркала в ванной и смотрел на себя — как кончает, как дёргается ладонь на набухшем венами члене, как подхватываются мышцы на груди и на прессе, подаются вперёд бёдра и из груди поднимается мучительный, но такой желанный стон, громкий, почти вскрик, как член вздрагивает и выстреливает семенем, которое попадает на стекло и на пальцы. И смотрел, как потом приближается вплотную к зеркалу, дышит на него, утыкается лбом — и тогда уже картинка расплывается; он стоит мучительно счастливый, ещё сжимая член мокрыми пальцами, и понимает — сейчас, в эту секунду, в эту минуту — влюбился. Без шуток. Крайне серьёзно. В ухмыляющийся уголок рта, мягкую линию челюсти, ромбик из родинок на щеке, в проколотую мочку уха, не видные за тёмными очками глаза, в его эту мультяшную единорожью футболку, в безумие Сашино, в его шёпот, восторг, желание, нетерпение. Во всё это Сашино, что теперь стало и войновское, как будто передалось ему, перетекло в него и внутри заплескалось, расправилось, затрепетало. Его, его, его…

На работе почувствовал себя… пусто. Как если бы отдал кому-то кусок собственной плоти и позволил её размять и распотрошить, а сам сделался вроде как неполноценным — человеком, у которого чего-то не хватает, и вернуть, восполнить это вряд ли возможно.

Работы было много, поэтому особенно не было времени предаваться мыслям о всяком, но это всякое всё равно так или иначе першило где-то глубоко в горле, натирало пятку в ботинке, давило на шею неудобным жёстким узлом галстука.

Обедать Войнов и вовсе не пошёл. Пахал и пахал, отрываясь только на чьи-то вопросы и поднимая голову лишь за тем, чтобы посмотреть, кто зашёл в кабинет.

Телефон молчал, и Войнов его не проверял ― что толку, если он молчит. Всё равно времени было уже шестой час, он хотел доделать дела по максимуму и отчалить домой. Но в какой-то момент телефон тренькнул, и Войнов сразу же полез проверять, что там и кто там. Он не думал, не надеялся, что это будет Саша, но оказался он: прислал ссылку на видео.

Написал: «Сегодня, по ходу, песня такая». Это был Amsterdam, Peter, Bjorn and John, и она опять оказалась Войнову очень даже знакома. Сколько он не слышал этих ребят? Лет десять? Что-то вроде того. Ностальгия по отнюдь не беззаботной, но юности всколыхнулась где-то внутри. Войнов включил видео — не то, которое помнил он, когда залипал на группу много-много лет назад. Здесь, на Сашином видео, стремительно тянулись к солнцу ростки, ветви и листья, растения заполняли собой каждый незанятый участок земли — буйные, крепкие, пока не превращали пространство в плотно затянутый зелёным кусок дождевого леса. А Войнов помнил, что видел другое, тоже фанатское видео (как и то, что прислал Саша): кажется, у этой песни официального клипа и не было, но там главным героем был сам город, сам Амстердам, в котором какие-то весёлые чуваки проводили уик-энд, снимая всё на камеру.

Войнов смотрел на то, как на видео зелень тянется к свету в ускоренной съёмке, на контрасте, когда ребята поют so slow, so slow²:

Baby went to Amsterdam

Four, five days for the Big Canal

Now it's so slow, so slow³

Он видел, как листья трепещут и вздрагивают, ритмично — будто бьётся сердце — ба-дум, ба-дум. Будто он сам зарастает Сашей, стремительно, безвозвратно, как в видео, в ускоренном темпе, и вскоре в нём, в Войнове, не останется ни одного не проросшего, не затянутого участка.

«Они офигенные! Когда-то я их слушал. Столько времени прошло. А как будто только вчера было, — ответил Войнов. — Какой это год?»

«2006».

«Блин, они звучат вполне себе современно. Реально, как будто альбом вот только вышел. Или просто так кажется, потому что мне тогда было примерно столько, сколько тебе сейчас. У них ещё другое видео есть — как раз где Амстердам».

«Я знаю».

«Тоже их любишь?» — спросил Войнов, хотя об ответе догадывался.

«Раньше были любимой группой. Когда мамы не стало, перестал их слушать. Сразу переключал, когда попадались в плейлисте».

Войнов понял, что должен Сашу услышать, как можно быстрее: после Сашиного ответа внутри заскреблось и завыло, почувствовалось, через всё электронное, неживое, бездушное, что он Саше нужен, ему больно. Войнов быстро набрал: «Я могу тебе позвонить минуты через две? Ты не занят?»

«Звони», — пришёл ответ.

Войнов поспешно покинул кабинет, спустился по лестнице и вышел из здания.

— Эй… Привет, — сказал он, услышав Сашин голос в трубке.

— Давно не слышались, — Саша улыбнулся, но горько.

— Расскажи мне… если хочешь.

— Про песню?

— Про песню. Про маму. Что тогда случилось?

Какое-то время Саша молчал. Войнов его не торопил. Ждал. Казалось, даже слышал дыхание в трубке и не был уверен, что Саша вообще захочет говорить. Но он заговорил, непривычно глухо:

— Лет шесть не мог их слушать. Ни одной песни. Сегодня — первый раз…

Войнов догадывался, понимал, почему именно сейчас Саша переломил себя, не переключил, оставил эту песню, но по-прежнему ждал, не смел вымолвить и звука.

— Мама знала, что я тащусь от Питера, Бьйорна и Джона. Они ей тоже нравились. Иногда она им даже подпевала… Тот год, знаешь, вообще какой-то уродский вышел. Я съехал по школе. Вообще не хотел учиться. С друзьями у меня пошёл разлад. Ну и осознание собственной гееватости тоже не добавляло.

— Сколько тебе было? — уточнил Войнов.

— Пятнадцать.

— У меня тоже в пятнадцать как-то херово всё вышло… Разбежались с лучшим другом, с которым с садика ещё корешились. Спалил меня с гейским журналом… Собаку мою машина сбила.

— Дурацкий какой-то возраст… — выдохнул Саша.

— Да уж… — только и мог согласиться Войнов.

— Ещё был кризис четырнадцатого? Помнишь?