Город из воды и песка (ЛП) - Дивайн Мелина

— У тебя всё в порядке? — на ощупь спросил Войнов. — Ты как будто… Ты ничем не расстроен?

— Всё в порядке. Мне сейчас мама приснилась, — сказал Саша, и Войнов сразу понял: вот что случилось, вот что расстроило. И пусть он пока не знал подробностей, но чувствовал безошибочно, по одному только неправильно стукнувшему где-то глубоко молоточку, по одной неверно звучащей клавише.

Теперь Саше нужно рассказать, выговориться. Не ляпнуть бы ничего! Не спугнуть бы!

— Не помню, когда последний раз видел её счастливой. А тут она улыбалась. Даже не знаю, чему именно. Улыбалась просто.

— Твоя мама… — не решился продолжить Войнов.

— Умерла. Мне шестнадцать было. Я, наверное, никогда не смогу смириться. Сколько бы времени ни прошло.

— Мне очень жаль, маленький, — прошептал Войнов, подумав сразу про свою маму. Невозможно было не подумать. Он был так далеко от Саши: можно ли подобрать слова, чтобы утолить горечь утраты самого дорогого человека, когда ты не рядом? Будут ли слова эти правильными? — Ты расскажи мне, если хочешь, — аккуратно, словно ступая по краю, сказал Войнов. — Или не рассказывай, если не готов, если тебе это не нужно. Я буду рядом, я здесь, Санечка.

— Она говорила знаешь как? Бери книгу, когда тебе грустно, и бери книгу, когда тебе радостно. Открывай и читай. Там ты найдёшь ответы на все вопросы.

— Она была права.

— Я не успел ей сказать… Тогда я не мог. Не до этого было. Я так хотел, чтобы она знала. И чтобы она была со мной, когда… Не только для этого, конечно. А чтобы просто была со мной. Сейчас тоже. Так её не хватает. Я ни с кем не могу об этом говорить. Совсем. Вообще. Какой я. Что чувствую. Не могу.

— Я понимаю. Мама всегда остаётся мамой, сколько бы нам лет ни было… Ты сейчас с кем живёшь? Один?

— С отцом… Мы с ним хлебнули, конечно, после того как мамы не стало. Выплыли как-то.

— Он про тебя знает?

— Знает. Пару лет назад я признался.

— И он как? Нормально?

— Смирился вроде бы… Но он не волнуется. У меня же нет никого. То есть я гей как бы только в теории. Так это выглядит.

— Ты думаешь, если он узнает про меня?..

— Да нет, я же совершеннолетний всё-таки. У меня своя жизнь. Он лезть не будет.

— Это хорошо. Моя мама пока до конца не смирилась. Она знает, да, уже давно, но, кажется, ещё на что-то надеется. На жену, там, на девушку. Так что у нас с ней в этом плане вроде как нейтралитет получается. Иногда чем-то поделиться хочется, но каждый раз останавливаешься — а, лучше не надо.

— Знакомо…

— Саш, а ты где-нибудь учился? Учишься? — решил поменять тему Войнов. Нужно было переключиться. И поскорее.

— Учился. Кафедра английской филологии.

— Да ладно? Правда? Мне Ренат, это друг мой, так и сказал — филолог, мол, твой Саня.

— Я бросил после третьего. Не видел смысла… И там причины были. В общем, считай, что неуч. Обломовщина.

— Это не главное, — сказал Войнов.

— А что главное? — спросил Саша.

— Какой ты есть. Что из себя представляешь. Что умеешь и знаешь. Насколько ты цельный и мудрый внутри. Насколько ты готов жить и учиться, не стоять на месте, видеть и впитывать. Отдавать и получать. Любить и быть любимым.

— Возможно, как раз со всем этим у меня и проблемы, Никит…

— Я так не думаю. Правда, не думаю.

— Ты слишком добрый, Никита.

— Дело не в этом. Я просто знаю. Я тебя вижу. Я чувствую.

________________________

¹ Прекрасная жизнь (англ.).

² Милые, ми-ми-мишные (англ.).

³ Ми-ми-мишная сторона жизни (англ.).

4 К. Кавафис «Спросил о качестве», пер. В. Некляева.

Глава 11. А в радужных единорогов влюбляются? В Амстердаме если только...

Было около девяти, когда Саша прислал своё первое утреннее сообщение. Войнов вышел в полотенце из душа и, взяв в руки телефон, увидел уведомление.

Он открыл Вотсап и не сразу поверил глазам: Саша прислал фотку! Свою! Ладно, ладно, не целиком, конечно, только картинку на футболке, принт на груди. Но это такой шаг — ого-го! Можно сказать — шажище!

Войнову ничего не оставалось, кроме как снова умилиться до самых пяток. Он прям почувствовал, как рот разъезжается в глуповатой, но ужасно счастливой улыбке — от уха до уха. На Саниной футболке мультяшный единорог с радужной гривой выделывал дэб¹. И у Войнова помимо умиления возникло и ещё одно, совсем-совсем непреодолимое желание — затискать, зажамкать, зацеловать, уткнуться в эту футболку носом, втягивать Сашин запах и целовать его плечи прямо через футболку, мурлыкать и урчать в эту футболку с радужным единорогом.

«Бодрого утра! — прислал Саша в качестве подписи под снимком. — Месяц гордости, как-никак».

«Санечка! Пур-р-р! Можно я не пойду на работу? Приезжай ко мне, а? Я затащу тебя в кровать всеми правдами и неправдами и не выпущу до самого вечера».

«Так, значит, ты там ещё валяешься? А я тут весь уже на ногах. Еду в студию».

«Ты в метро?»

«Угу».

«Не боишься в таком пропагандирующем виде по метро шастать?»

«Я же сказочный единорог. Кто меня обидит?»

«А если дети приставать начнут?»

«Им нельзя ко мне подходить. 18+. Пусть держатся на почтительном расстоянии».

«Хорошо быть ребёнком…»

«Это ещё почему?»

«Потому что когда ты вырастаешь и однажды утром видишь своего парня в футболке с радужным единорогом, то мысли у тебя только об одном. И это не мультики».

Войнов послал рыдающий смайлик.

Войнов написал «своего парня» — и мог бы удалить, исправить на что-то более нейтральное (он же видел, что отправляет!), но не стал. Он хотел это обозначить. Хотел дать понять и себе, и Саше, что вот — то, что между ними, он чувствует именно так. Он готов, он уже совсем созрел — для отношений. Он как авокадо с мягкой, маслянистой, податливой серединкой — и что ты хочешь с ним делай: выскреби ложкой, соли, перчи, нарезай, мни вилкой — только уже что-нибудь делай! Пожалуйста…

Саша уточнил:

«Э-э-э… Сходить с ним на гей-парад?»

«Лучше, Санечка. Быстрее, глубже, сильнее. Раньше это называлось — валить и трахать. Как сейчас — без понятия. Но я согласен и на гей-парад, и на гей-параде, и на Марсе с Венерой, и на краю света, и у чёрта на рогах. Где угодно».

Строчка «печатает» затрепетала, запрыгала туда-сюда. Прошло, наверное, с минуту, но Войнов получил только:

«Хм-м-м…»

Правда, чуть позже, спустя ещё минуту-две — фотографию. Чуть ли не половину лица (ну как тут не вспомнить опять авокадо — чёрт!). Краешек ухмыляющегося рта (аллюзия на войновскую фотографию с бородой), щека, ухо, глаза (ох как жаль!) скрыты за стёклами солнечных очков, красная бейсболка с большим козырьком. Войнов чуть не задохнулся от восторга. Чем заслужил он столь щедрые дары? Увеличив фотографию, Войнов смог понять, что губы у Саши чувственные, сочные, совсем не тонкие. На щеке четыре маленьких родинки — он пригляделся — образуют ромбик (чёрт, чёрт, чёрт!), линия челюсти ещё не резкая, юношеская, мягкая. В мочку уха продето серебристое колечко. Волосы, прижатые кепкой, подвиваются за ухом и перед ним — не тёмные, но и не светлые. Не совсем такого оттенка, как у Войнова, не вполне тёмно-русые. Может быть, светлый шатен? Бывает так?

«Саша, Саша, Саша… Это же запрещённый приём. Ты в курсе?» — отправил Войнов.

Он встал у зеркала, пошире расставив ноги. Сместил камеру так, чтобы в кадр вошли только бёдра и живот над полотенцем (Саня ведь абсолютно точно хотел бы получить его сикс-пэк), ну и самое главное — член, оттопыривающий это самое полотенце. Нажал на кнопку. Снимок улетел к Саше с подписью: «И что мне теперь с этим прикажешь делать?»

Войнов ещё и представил, как Саша открывает его снимок в метро, а там люди, и кто-то может заглянуть через плечо — о-ох, блядь! Член напрягся ещё сильнее. Встал, как у подростка — быстро, болезненно и намертво, хоть гвозди забивай.