Город из воды и песка (ЛП) - Дивайн Мелина

И следующее: «Мишаня крут! Милый ужасно!»

Ещё спросил: «Ты уже с нового телефона?»

Войнов ответил: «Угу. Я позвоню?»

Саня подмигнул смайликом: «Конечно».

Войнов сразу же набрал:

— Сань, почему Сильвер? «Остров сокровищ»?

— Догадливый, — улыбнулся Саша.

— Любимая книга в детстве была?

— И мультфильм, и книга. Обожаю. А твоя?

— «Великан-эгоист». И «Соловей и роза».

— Правда? Она же ужасная. Ужасно печальная, — удивился Саша.

— Там соловей был влюблён в юношу, — вздохнул Войнов.

— А юноша — в девушку, и пташка погибла зря.

— Ну что же делать? И так бывает.

— Ты у меня прям последний романтик.

— Какой есть, — усмехнулся Войнов.

— Никита, ты носишь бороду? — внезапно спросил Саша.

— А как ты думаешь?

— Вообще без понятия. Честно.

— Тебе нравятся бородатые?

— Да. — Войнов уловил как-то, что Саша кивнул. — Это сексуально. Красиво.

— Я сейчас тебе пришлю фотку. Не бойся, меня не будет видно. Только ма-ахонький кусочек. Можно?

— Можно, — голос скользнул мягко, так, будто ямочки на щеках заиграли.

— Ща. Погоди. Пять сек.

Войнов настроил камеру. Так, чтобы был виден только уголок рта и небольшой кусок челюсти. Щёлкнул. Нажал «отправить».

— Чё-ёрт! Ни-ки-та, — Саша вытянул имя по слогам, переливчато, плавно, словно морская вода, обваловывающая гальку; так, как Войнову нравилось, от чего он терял голову. — Как теперь спать-то?! Такой красивый. Се-екси.

И через несколько секунд ещё и Вотсап разразился градом сердечек.

— Теперь моя очередь вопросов. Угу?

— Валяй. Ладно.

— Сань, ты любишь авокадо?

— Что?.. Авокадо?

— Ну да, авокадо. А что?

— Как ты думаешь?

— Без понятия. Честно.

— Обожаю! В салатах, слайсами просто, гуакамоле. Как угодно, — казалось, Саша даже облизнулся. — У меня есть значочек. С авокадкой. Он классный.

— Божечки! — прыснул Войнов. — Ладно. Можно ещё вопрос?

— Куда деваться? — вздохнул и вроде бы пожал плечами Саша, смиряясь с неизбежным. — Давай.

— Какие у тебя ноги?

— Ноги? — послышалось удивлённое. — В каком смысле?

— В эстетически-эротическом, радость моя. В каком же ещё?

— Короткие, толстые и кривые. — Смешок.

— И волосатые, конечно?

— Как у шимпанзе, Никит. Не повезло, — вздохнул Саша. — В генетической гонке я пришёл последним. Меня Дарвин бы мог изучать. На предмет атавизмов. Не шучу ни разу.

— То есть в цирке уродов ты был бы самый красавчик?

— Да давно б уже заработал на особнячок в викторианском стиле, на жену, детишек и прочее. Жаль, не в том веке родился…

— Врёшь как дышишь, Сань. Непризнанный гений, — рассмеялся Войнов. — Но, кажется, я уже завёлся. Упс. Хотел бы твои волосатые ноги у себя на плечах. Как же меня от этого штырит…

— Я тут скинул, конечно, пару десятков кг. Теперь всего сто тридцать. Я просто зверюга!.. Но всё равно не балерина…

— Крошечка моя, хаврошечка! А я за бодипозитив, знаешь? Не отстаю от общемировых тенденций. Я толерантен, Сань, до самого кончика копчика.

— Блин, я попал…

— Ты попал! Ха-ха! И потом, — тихо и загадочно добавил Войнов, — ты забываешь, я видел твою фотку. И там ты строен аки кипарис. Это-то уж я понял точно, будь спок.

— Уверен, что она моя?

— Уверен, котёнок. Конечно, я уверен. Хоть в чём-то в этой жизни я должен быть уверен?

— Или самоуверен?

— Одно другому не мешает. Пришли мне фотку. Хочу твои коленки. Только коленки, сладкий. Это не слишком самоуверенно?

— Ещё есть время передумать. Один… Два…

— Три! Хочу твои коленки. И больше ничего.

— Ты прямо не оставляешь мне выбора. Тоже ведь спать сегодня не будешь. Как и я… — рассмеялся Саша.

— Коленки. И точка.

— Ладно. Сам виноват.

Через минуту пришла фотка: худые, почти безволосые колени, выглядывающие из бежевых шорт. Трогательные ужасно! Войнов чуть не прослезился. Саня из кусочков фото-пазла. Войнов обязательно соберёт их все.

— Мой золотой, — улыбнулся в трубку Войнов. Он, кажется, понимал, чего это стоило Саше, и он это правда ценил. — Точно не засну ночью. Буду вздыхать точно влюблённая институтка.

— Ты тянешь разве что на учителя, Никита, — хохотнул Саша. — Так что роль институтки достанется мне.

— Институтец… Мисаренко, Саша. Мне нравится, — сказал довольный Войнов. — А теперь мне надо идти. Готовиться, так сказать, к завтрашним урокам.

— Значит, секса сегодня не будет? — уточнил Саша.

— Сделаем брейк. Хочу очень-очень соскучиться.

— Вот ты извращенец, Никита!

— Ещё какой! Я тебе приснюсь. Во сне разрешаю делать со мной всё что угодно. Потом расскажешь, оки?

— Оки-доки. Спокойной ночи, Никита.

— Спокойной ночи, Санечка.

Глава 10. Прекрасная жизнь

Подсознание не подкидывало никаких знаков и откровений — Войнов спал чисто, без сновидений. Душа уже спела, во всю ширь, и теперь, когда Саша наконец потихоньку, но стал открываться, успокоилась. Войнов не думал (разве что где-то совсем на задворках сознания) про причины, следствия, что с Сашей так или не так, отчего он говорит: «Ты со мной сам не захочешь» и «У меня никогда не было», а главным пылало: «Я тоже хочу», «Быть с тобой», «Увидеть тебя» — и это наполняло такой невероятной силой, энергией, радостью, что Войнов даже внешне весь как-то подобрался, засветился, пел утром в душе, пел в машине по дороге на работу, пел про себя на работе. При Тёмыче, конечно, не стал (не настолько же двинулся!).

Утром его встретило: «Утречка», — от Саши, с сердечком.

«Доброго», — подмигнул на это Никита.

Утречко от Сашиного «утречка» сразу заиграло свежими красками. На все лады.

«Я еду в студию. Знаешь, что у меня сейчас играет?»

«Вообще без понятия».

Саша скинул видео — Wonderful Life¹, Black. Войнову даже не надо было слушать: он, конечно, знал её преотлично. Одна из лучших песен форева. В голове само заиграло прекрасно-пронзительное, горестное, но с обязательной выстраданной огромной надеждой, что не нужно скрываться и никуда убегать — ведь жизнь так чудесна! И ни смеяться, ни плакать не надо — жизнь восхитительна! Даже если сейчас ты совсем один. Но как же не хватает рядом близкого человека, как не хватает друга, который бы сделал тебя счастливым…

Как он узнал?! Саша? Господи! Вот именно этим утром. Сейчас. Когда он становился таким близким… Тем самым человеком… Войнов чуть не разнюнился. Он поставил мысленно большую жирную зелёную галочку на этой песне, на этом клипе, на этой Прекрасной жизни. Он мысленно окрестил её — «нашей песней».

Набрал в ответ: «Ох, Саня! Ты это специально?»

«Конечно нет».

«Шедевр на все времена. Хочешь она будет нашей песней?»

«Хочу. Но она грустная».

«Она честная. Она о надежде, Саня. О большой-пребольшой, огромной надежде».

Ни с кем из войновских бывших невозможно было поговорить о музыке, да ещё о такой, не из «нулевых», а всякой, разной, потрясающей, дикой, провокационной, олдовой, не популярной, забытой. О книгах вообще можно было не заикаться. Понятно, что никто не обязан, да и не судят человека по… Хотя, с другой стороны, это же наполнение, кругозор как-никак, это то внутреннее, за что приходится, за что все привыкли цепляться. Войнов невольно вспомнил: Стёпка не знал английский, слушал русских рэперов (что это? гспди!), Митенька, кажется, вообще ничего не слушал, Глеб (был он давно, но под категорию «отношения» всё ж таки подходил) потреблял что-то ванильно-попсовое, то, что из каждого утюга. Как и о чём с ними было говорить? Ведь надо как-то к человеку прикоснуться, чтобы состоялся этот контакт, чтобы процесс пошёл. И чтобы не сексом единым. Не протеиновыми коктейлями и не модными штанцами в облипку, не баблом, не тачками, не тунц-тунц вечеринками, не гламурными подружками, не турциями с египтами. Не всем вот этим вот: наносным, статусным, показным, бессмысленным. Другим же чем-то, правильно?