Руководство джентльмена по пороку и добродетели - Маккензи Ли

дома – присматривать за мной. Будет меньше ездить в Лондон, и это все из-за меня. Теперь мне постоянно придется видеть его, говорить с ним… каждый чертов день. Только это не поможет.

– Понимаю.

– Если бы он мог из меня это выбить, я бы ему с радостью позволил.

Над нами плыли облака, сгущались, лиловой кровью расползались по небу. Пруд бился в берега. Из окон салона лилась клавесинная музыка – Фелисити быстро-быстро молотила гаммы, не трудясь скрыть своей ненависти к инструменту.

– Не хочу жить, – произнес я и закрыл глаза – вернее, один глаз, второй и так заплыл, – лишь бы не видеть взгляда Перси. Но я все равно почувствовал, как защекотала шею трава, когда он повернулся ко мне всем телом.

– Правда не хочешь?

Я думал об этом уже не в первый раз – и, как потом оказалось, не в последний, – но впервые сказал это вслух. Умереть – непонятное желание. Еще непонятнее, что я не чувствую себя вправе так легко отделаться. Я недостаточно с собой боролся, не смог себя сдержать. Я пошел на поводу у противоестественных желаний. Я виноват, что, когда вечером дня святого Марка целовался с Синджоном Уэстфоллом на задворках спального корпуса, ощутил всплеск облегчения, благодарности и впервые в жизни почувствовал, что не одинок. Я виноват, что был уверен: никто и никогда не заставит меня об этом жалеть. Ни директор, ни друзья детства, ни другие студенты. Пока, разоблаченный, ждал приезда отца, я чувствовал себя незаслуженно пострадавшим, и ничто не могло поколебать моей уверенности, что я ни в чем не виноват. Пока отец ее из меня не выбил.

– Не знаю, – ответил я. – Да, наверно.

– Не… не надо. Не надо хотеть умереть. Смотри сюда. – Перси пихал меня плечом, пока я не открыл глаза. Он поднял вверх ладонь и распростер пальцы параллельно земле. – Смотри, у тебя есть пять причин не умирать. Во-первых, у тебя в следующем месяце день рождения, я уже приготовил тебе замечательный сюрприз, и будет обидно, если ты так и не узнаешь, что это. – Я даже издал некое подобие смешка: так хотелось плакать, что получилось какое-то хлюпанье. Перси сделал вид, что не заметил. – Во-вторых, – на каждую причину он загибал пальцы, – если тебя не будет рядом, я больше ни у кого не смогу выиграть в бильярд. Ты в нем настолько безнадежен, что у меня даже есть шансы. В-третьих, мне придется ненавидеть Ричарда Пила в одиночку.

– Я тоже ненавижу Ричарда Пила, – тихо ответил я.

– Мы ненавидим Ричарда Пила! – проскандировал Перси так громко, что с ближайшего куста взлетела птица. Я снова рассмеялся, на этот раз даже по-человечески. – В-четвертых, у нас с тобой до сих пор не получилось съехать по лестнице у меня дома на подносе, а без тебя мой неминуемый триумф будет не таким радостным. И в-пятых, – он загнул внутрь кулака большой палец и вскинул кулак в небо, – если бы тебя не было, жить было бы ужасно. Гадко, мерзко и отвратительно. Скучно, одиноко и… слушай, не надо, ладно? Не умирай. Жаль, что тебя исключили и что у тебя такой отец, но я очень рад, что ты снова дома, и ты… ты мне сейчас очень-очень нужен. Так что не надо больше хотеть умереть, дай мне порадоваться, что ты живой. – Секунду мы оба молчали. Потом Перси спросил: – Договорились?

– Договорились, – ответил я.

Перси поднялся на ноги и подал мне руку. Он очень мягко помог мне встать, но я все равно то и дело морщился, и Перси осторожно поддерживал меня за локоть. С Рождества, когда мы виделись в прошлый раз, он сильно вытянулся – и вдруг перерос меня сантиметров на десять – и стал немного шире в плечах. Это был больше не тот долговязый, угловатый, сложенный из костей и суставов Перси, которого я знал всю жизнь. Его руки и ноги теперь подходили к телу.

Сейчас, вспоминая тот день, я понимаю, что, наверно, именно тогда впервые в жизни подумал, что Перси, между прочим, довольно симпатичный.

Ненавижу вспоминать.

Марсель

8

Дорога до Марселя занимает у нас три дня. Все это время мы ночуем под сенью рощ и просим крестьян нас подвезти. Путь лежит мимо полей с насупленными подсолнухами и цветущей лавандой. В город мы входим поздно вечером: фонарщики уже зажигают фитили фонарей. Марсель просторный и светлый, куда чище и ярче Парижа. На холме над морем высится базилика Нотр-Дам-де-ла-Гард, закат отражается в ее белом камне и бьется о волны, окрашивая их в золото. Улицы квартала Панье узенькие, перед окнами сушится белье и сияет на солнце, будто стекло.

Банки сегодня уже закрылись, а поскольку мы планировали первым делом разыскать отцовский банк и посмотреть, не оставили ли нам Локвуд и Синклер каких-нибудь вестей, мы в тупике. Похоже, нас ждет еще одна ночь на милости стихий. Можно, конечно, пойти по домам проситься на ночлег, но при одной мысли об этом меня тянет броситься в море. Все с головы до ног ноет от постоянной ходьбы и сна на голой земле, живот прилип к позвоночнику. Последние несколько дней мы питались либо тем, что смогли своровать, либо дарами щедрых крестьян – выходило негусто, а скудный завтрак, который мы выменяли на сережки Фелисити, давно уже из меня вышел.

Мы бредем по главной улице к форту при гавани и вдруг у самого берега натыкаемся на ярмарку: вдоль воды расставлены шатры в красно-белую полоску с развевающимися на ветру ленточками на несущих тросах. Проходы между шатрами завешаны бумажными гирляндами, пахнет кипящим маслом и вкусно тянет пивом. Под гирляндами стоят тележки с едой: тут и маслянистые индюшачьи ноги, и сыры в восковых рубашках, и целые сковородки засахаренного миндаля, и булочки с ягодами в сахарной глазури. Лакомства так и просятся, чтобы мы их стащили и отужинали.

На промысел отправляется Фелисити, а мы с Перси в ожидании занимаем столик на пристани и смотрим на ленивую, как сироп, воду, на пришвартованные тут и там стайки кораблей, на снующих меж ними чаек, похожих на летящие против ветра снежинки. Мы сидим друг напротив друга, между нами на столе лежит футляр со скрипкой. Стол сделан из неровной древесины, и видно, что его много лет лизали соленые морские брызги. Я так измотан, что кладу голову прямо на столешницу и закрываю глаза.

– Не думал, что этот момент настанет, но я соскучился по Локвуду, – бормочу я.

Перси устало смеется.

– Сентиментальным становишься?

– Нет, что ты… у него все наши деньги. Я хочу нормально выпить, нормально поспать и нормально поесть! Я бы сейчас поднос пирожных съел. – Перси не отвечает. Я поднимаю голову. Он оперся лбом на кулаки, и у