Публичное одиночество - Никита Михалков

(2010)

Планов громадье: и Грибоедов, и «Дмитрий Донской», и «Солнечный удар» по рассказу Ивана Бунина.

Однако для меня сейчас первоочередная задача – завершить работу над дилогией. Потому что когда сделано самое главное, самая тяжелая работа, дальше очень страшно расслабиться. Тут как раз можно потерять полкартины. Уйдет эмоциональность, если тщательно не поработать над деталями. Если, например, звучит невнятная реплика, нельзя оставлять так, как есть. Надо переозвучить. Все должно быть до конца до-де-ла-но. Я перфекционист. Нужно доводить до ума все нюансы, потому что можно погубить ленту именно торопливостью на последнем этапе. Поэтому я стараюсь быть максимально сосредоточенным. Сейчас идет монтажно-монтировочный период второй части «Утомленных солнцем – 2», и еще будет пятнадцать серий со специально снятыми эпизодами, которых нет в фильме. Сериал выйдет к концу года.

Этот год пройдет под знаком «Утомленных солнцем – 2». Но мы, конечно, параллельно начнем что-то делать, готовиться к новому проекту, заниматься сценарием, потому что перерыв между картинами очень мучителен, слишком опустошаешься. (XV, 45)

(2011)

Интервьюер: Чем займетесь после «Утомленных солнцем – 2»?

Ближайший план, если Бог даст, это картина по мотивам «Солнечного удара» Ивана Бунина. Сейчас им и занимаюсь. Съемок пока не начали, готовим материал…

И, конечно, у нас лежит потрясающий сценарий, называемый «Жизнь и гибель Александра Грибоедова», я думаю, на двадцать серий большого телевизионного фильма, внутри которого будет два фильма. То есть разные ситуации: «Утомленные солнцем – 2» – два фильма и тринадцать серий, а теперь будет двадцать серий и два фильма.

Собираетесь ли Вы снимать что-то про постсоветскую Россию?

О последней двадцатилетке я бы хотел снять сагу вроде «Однажды в России» – смесь «Крестного отца» с «Однажды в Америке». Действие продолжается все эти двадцать лет от начала и до сегодняшнего дня. Это будет серьезная большая криминальная драма со всеми аксессуарами сегодняшнего дня. (XV, 51)

(2011)

Интервьюер: Была информация, что Вы собираетесь снять кино по Достоевскому?

Нет, не собираюсь. Не дорос я еще до Достоевского.

В моих ближайших планах кино по мотивам рассказа Бунина «Солнечный удар». Скажу вам, я просто влюблен в эту вещь – совершенно гениальная. И очень русская. Там есть над чем призадуматься. (XV, 58)

ПЛЕЙБОЙ

(1988)

Интервьюер: Многие считают: Никита Михалков – этакий плейбой международного класса. Вы привыкли уже к этой жизни на Западе, к образу элитарного советского человека, на которого смотрит весь мир?

Если бы я об этом думал, то, наверное, ничего бы не сделал. Потому что как только ты себя начинаешь оценивать со стороны, то теряешь реальное представление о том, что тебе делать руками.

Живя в Италии, я каждый день добирался до койки на четвереньках от усталости. Репетиции спектакля длились по восемь – одиннадцать часов в сутки, а потом беседы с художниками, осветителями. Жизнь Запада я вижу только тогда, когда появляюсь там в качестве туриста или члена делегации. А когда работаю, то на все остальное у меня просто нет времени, сил. За полтора года пребывания в Италии я только раз десять был в кино.

Поэтому западный образ жизни, как его представляет себе обыватель, считающий, что Никита Михалков – советский плейбой, – это миф, не имеющий ничего общего с реальной действительностью.

Как ничего общего не имеют с ней рекламные сюжеты, обложки журналов. Есть люди, которые в это играют и живут этим, они как бы поддерживают легенду о существовании такой жизни. Но я ее не видел. А видел очень деловую, замотанную жизнь, холодную в деловых кругах…

Как ни странно, живя и работая там, я думал о том, чтó мы являем собою в нашей истории и в настоящем моменте, больше, чем находясь здесь. Многое можешь осмыслить на расстоянии. Потому для меня это была еще и школа определенного роста.

Поэтому пусть обыватель думает, что я являю собой советского плейбоя, а я буду жить той жизнью, которую подсказывает мне моя совесть, воспитание, привычки, друзья, корни и то, что я хочу делать, то есть творчество… (II, 17)

«ПОДСВЕЧНИКИ»

(2009)

Интервьюер: Когда началась перестройка, у Вас, как у человека, по всей видимости нравственного, не вызывало отвращения то, что бывшие секретари ЦК и обкомов, а ныне президенты и премьер-министры независимых стран дружно пошли в церкви и начали там неумело креститься?

Ну не случайно же их называли «подсвечниками». Как говорится, «еще согрето сердце партбилетом», а уже в церкви.

Ну так и что?

Это меняет мое отношение не к вере или к церкви, а к конкретному деятелю. Тут вот действительно дело интимное, индивидуальное: если он идет в храм, чтобы его по телевизору показали, – это одно, а если строит церквушку там, где живет, чтобы возобновить в этом месте приход, – это другое.

Дело вкуса.

А вот тот, кто всю жизнь состоял в партии, а потом перед телекамерами порвал партбилет и сжег, вызывает у меня отвращение… Такие люди тоже существуют, причем успешно, а вообще, и то и другое безнравственно. (I, 137)

ПОЗГАЛЕВ

(2003)

Открыл как-то огромный разворот дорогостоящего журнала, где реклама стоит бешеных денег, а там две пустые страницы и внизу мелко написано: «Здесь должна быть реклама «мерседеса», но он в ней не нуждается…»

То же самое могу сказать о Позгалеве. (XV, 4)

ПОЗИТИВНОСТЬ

(1990)

Мне кажется едва ли не самым главным – позитивность. Я имею в виду не примитивное понятие «положительного», а… позитивность мышления.

Для русского искусства такая позитивность определялась понятиями краеугольными: Вера, Надежда, Любовь. Эти «три кита» были, кажется, движущей силой всех великих русских мыслителей, писателей – Пушкина, Толстого, Соловьева, Чехова, Достоевского, Тургенева.

Не нужно много таланта, ума, наблюдательности, чтобы увидеть, как все плохо в нашей жизни. Достаточно взять кинокамеру, пройтись по улицам, зайти в магазин, на вокзал, сесть в поезд. Воспользоваться услугами Аэрофлота, наведаться в любое учреждение, заглянуть в дом престарелых…

Моя задача – попытаться высказаться через утверждение, а не через отрицание. Но из того, что я утверждаю, должно быть понятно, что же я отрицаю. А не наоборот.

Именно этот принцип я имею в виду, когда говорю о позитивности в искусстве… (I, 32)