"Вельяминовы" Книги 1-7. Компиляция (СИ) - Шульман Нелли

Любовь ждал закрытый экипаж. Она рассмеялась, по-хозяйски взяв Волка под руку:

- У меня дача неподалеку, в Петровском парке. Будьте моим гостем, месье Максимилиан..., - Волк, усаживая ее в ландо, сомкнул руки на тонкой талии. Корсета, с этим цыганским нарядом, женщина не носила. Он бережно привлек ее к себе:

- Для вас я всегда буду Максом, Любовь..., Любовь..., - вокруг стояла тихая, летняя ночь, пели соловьи, пахло сиренью, шуршала ее юбка. Макс, твердо, сказал себе:

- С Волком покончено, навсегда. Экспресс до Варшавы, потом в Берлин и Париж. Во Франции сходим в префектуру и уедем в Альпы, к озерам. Мы будем вместе, навсегда..., Завтра куплю ей кольцо, завтра..., - Волк захлопнул дверцу и опустился на колени. Он говорил ей все это, а потом застонал. Женщина наклонилась, светлые, душистые волосы окутали его, ее губы были рядом. Волк, целуя ее, шепнул:

- Ты моя любовь, мое счастье, я не верю, не верю, что встретил тебя...

- Поверь, Макс..., - она скользнула в его руки, она вся была его. Ландо тронулось, и покатило по ухоженной аллее, ведущей на север от «Яра», к возвышавшимся за коваными оградами, элегантным особнякам.

Ночь была теплой, звенели комары. Марта проследила за ландо:

- Благодетель, раб божий Григорий, видит свою выгоду и нанимает радикалов для грязных дел, - она прищурилась и увидела, что экипаж свернул к уединенной, спрятанной в кустах сирени и черемухи даче.

Марта жестко усмехнулась: «Любовь Григорьевна развлекается. И он тоже. Недолго ему это делать осталось, - женщина посмотрела на хронометр. Было за полночь. Она вздохнула и пошла, искать уединенную скамейку. Марта хотела дождаться рассвета, и открытия бань. Она собиралась привести себя в порядок, а потом навестить почтамт на Мясницкой улице и отправить анонимное письмо зятю.

Телеги к заброшенному, покосившемуся дому в Рогожской слободе подогнали глубокой ночью, когда ворота купеческих особняков были наглухо закрыты. Взлаивали собаки, в белесом, июньском небе тускло сверкали купола церквей. Иконы из молельни, и старопечатные, не испорченные никонианами книги аккуратно увязали в холщовые мешки. Сверху лежали рулоны ткани. По документам, обоз вез сукно в Ярославль. Так оно и было, на самом деле, но вместе с тюками на нем ехало пятеро монахов, игумен Арсений и Коля. Юноша выздоровел. Жар и кашель у него прошли, только иногда все еще болела голова. Коля знал, что братия молится о его исцелении. Он и сам, когда поднялся на ноги, стал молиться. Арсений, глядя на юношу, укрепился в уверенности, что перед ним послушник из какого-то скита на Беломорье.

- Не инок, - размышлял игумен, - таких молодых не постригают. Кровь горячая, не справится с искушением..., Хотя в лесах, женщин и нет вовсе. Надо будет его обитель найти. Но может быть, ее разорили…

Арсений думал, что мальчик бежал из закрытого царскими чиновниками монастыря и оказался в Москве. Спрашивать в Рогожской слободе, было опасно. Игумен и монахи почти не появлялись на улице днем. Арсений сходил на разрешенное богослужение, на Рогожское кладбище, но никто из старожилов раба божьего Николая не припомнил. Узнать коллежского асессора Николая Воронцова-Вельяминова могли бы Волковы, но Григорий Никифорович молился дома, а его дочери на кладбище не было. Юноша был знаком беспаспортным раскольникам, сидевшим в пересыльной тюрьме у Бутырской заставы. Коля их допрашивал. Однако эти люди на обедню прийти не могли. Арсений перекрестился: «На все воля Божья. Иисус о нем позаботится, и мы тоже».

Вернувшись в монастырь, он мягко сказал юноше:

- Никто тебя не помнит, голубчик. Но не падай духом, когда доберемся до родных лесов твоих, до вертограда праведности, ты оправишься, - он погладил Колю по голове.

У мальчика был красивый, нежный тенор. Он знал службу, бойко читал и писал, разбирался в спорах между раскольниками и никонианами, помнил историю и даже, удивился Арсений, географию. Настоятель родился в купеческой семье, в Рыбинске, но гимназии не заканчивал. Старообрядцы, даже богатые, избегали отдавать детей на поругание никонианским попам. Арсений учился с домашним наставником, преподавателем в той самой гимназии. Разговаривая с Колей, настоятель понял, что мальчик получил образование.

- Непонятно, где, - размышлял монах, - если он сирота, подкидыш, то в скитах такому не учат. Однако он совсем, ничего не помнит. Даже если у него была семья, то, как ее найти? - Арсений перекрестился: «Господи, помоги нам». Коля, с готовностью, согласился стать насельником.

- Куда мне идти, святой отче? - грустно, сказал юноша:

- Вы мне все объяснили. Паспорта у меня нет, меня опять в тюрьму заберут..., - Арсений погладил его по руке:

- Не в тюрьму, милый. Людей без памяти в лечебницы отправляют. Оттуда живым еще никто не выходил. Знаешь, как говорят, - он помолчал, - дома и стены помогают. Найдешь свою обитель, а ежели разорили ее, - Арсений помолчал, - то с нами спасаться будешь. Иисус тебя не оставит, голубчик.

Коля, ночами, пытался что-то вспомнить, но голова начинала болеть еще сильнее. Он сказал настоятелю:

- Я болел, ребенком. У меня был жар..., Кто-то меня лечил..., - он напрягся и опять увидел зеленые глаза:

- Это, наверное, моя матушка была, - горько подумал Коля, - хотя святой отче говорит, что я сирота, вырос в монастыре.

Коля, хоть и не был монахом, но богослужение вел отменно, и стал в молельне за уставщика. Он знал и Евангелие, и труды отцов церкви, и жития святых.

- Способный мальчик, - ласково думал Арсений, - когда пострижется, надо его в Австрию переправить, в Белую Криницу. Пусть дальше учится, станет священником, епископом..., - он смотрел в лазоревые глаза юноши: «Мы его не оставим».

Коля лежал под сукном, устроив голову на левой руке. Ночью, ворочаясь на лавке, юноша понял, что ему так привычней.

- Должно быть, и, правда, - возы двинулись, - я с Белого моря. Святой отче говорил, там жизнь вольная. Нет чиновников, нет жандармов..., - кто такие чиновники и жандармы, Коля, сначала, не мог понять. Игумен, с пером в руках, ему объяснил.

- Законы, - Коля нахмурился, глядя на Арсения, - я это слово помню.

У него опять заболела голова, и Коля решил:

- Потом. Мне надо выздороветь, понять, кто я такой..., - ему становилось легче, когда он молился или читал Библию. Когда Коля почувствовал себя лучше, он сказал Арсению: «Дайте мне послушание, святой отче. Что я за уставщика, - Коля покраснел, - этого недостаточно. Братия руками работает, и мне тоже надо..., - он стал помогать келарю. Впрочем, келарни в подпольном монастыре и не было, только закуток рядом с русской печью. Питались они подаянием от благодетелей. Коля месил тесто, пек хлеб, чистил овощи, убирал со стола.

Под сукном было тепло, уютно. Коля положил руку на старый, восьмиконечный крестик. Игумен сказал им, что придется потерпеть. Они должны были ехать по Ярославской дороге весь день. За тридцать верст от Москвы, в темноте, возы останавливались на привал.

- Костер разожжем, - весело заметил настоятель, таская тюки, - чаю напьемся, с хлебом, Господу помолимся..., - возчики тоже были из Рогожской слободы. В Ярославле Арсения и братию ждали. В трюме торговой баржи, они отправлялись на север, к реке Ветлуге, в глубины лесов. Арсений хотел найти оставшиеся скиты на Печоре, или построить собственную обитель.

Коля задремал, видя маленький, рубленый скит, зеленые всходы на огороде, слыша звук била, зовущего к молитве.

- Как хорошо, - понял он, - как спокойно.

Над Москвой поднимался ранний, летний рассвет, когда обоз подошел к Троицкой заставе. Очереди еще не было. Жандармы, зевая, проверили у возчиков бумаги, подняли, для порядка, пару тяжелых тюков, и махнули: «Проезжайте!»

Телеги потянулись на северо-восток, на Ярославскую дорогу. Под мерное покачивание повозки Коля крепко заснул.

Федор Петрович не стал переезжать из полицейского управления на Остоженку. Зайдя в комнаты, увидев вещи старшего сына, он, едва справившись с собой, велел жандармам: