"Вельяминовы" Книги 1-7. Компиляция (СИ) - Шульман Нелли

Сегодня вечером она отправлялась с Нижегородского вокзала, на Рогожском валу, в Харьков, а оттуда в Симферополь, в салоне-вагоне. Директора частных железных дорог всегда предоставляли его Волковым, получив записку от Григория Никифоровича. Любовь Григорьевна повидалась с отцом. Волков обнял ее, и перекрестил:

- За здравие твое будут неустанно молиться, доченька. В марте, говоришь? - Любовь Григорьевна весело кивнула. Женщина сообщила Крассовскому, что собирается отдохнуть у моря. Профессор прислал телеграмму, где рекомендовал своего ученика, доктора Даниловича, любимца дам на Южном берегу Крыма.

- Хорошо, - Любовь Григорьевна протянула руку за спелой французской вишней. Вещи ее были сложены и отправлены на Нижегородский вокзал. После речной прогулки она собиралась распрощаться с Максом, объяснив, что займется последними приготовлениями к поездке. Шкатулку с драгоценностями один из ребят Любовь Григорьевны оставлял в отделении первого класса экспресса Москва-Варшава.

- Что он будет делать с золотом дальше, - Любовь Григорьевна вытерла губы шелковой салфеткой, -меня не волнует.

Браслеты и ожерелья ее не интересовали. Волкову стоило щелкнуть пальцами, и ювелиры выстроились бы у него в передней.

- Но кольцо, - она взяла еще одну вишню, - кольцо пусть мальчику отойдет. Я ему расскажу, о его отце, - сок был сладким, она вспомнила поцелуи Макса, его шепот:

- Я люблю тебя, так люблю..., Я и не думал, что смогу полюбить, в мои годы.

Он рассказывал о смерти Джона Брауна, о гражданской войне в Америке, и о восстании зулусов в Африке. Он видел Суэцкий канал и пустыню Сахара, говорил на шести языках, был знаком с поэтами, генералами и революционерами.

- Хорошая кровь, - вспомнила женщина, - глаз у батюшки не подвел, как всегда.

Макс упомянул о титуле, о том, что стоит ей только захотеть, и она станет баронессой, о том, что его предок, первый Волк, когда-то жил на Москве, и уехал отсюда в Смутное время.

- Может быть, и правда все это, - поднял бровь Григорий Никифорович, - хорошо, что наши семьи объединятся, Любушка.

- Я вернусь, - вспомнила Любовь Григорьевна девиз его рода и положила руку на тонкий шелк платья:

- Это случилось, мой маленький Волк. Ты вернулся в Москву, ты будешь ее хозяином, - Любовь Григорьевна поднялась, слыша перезвон церковных колоколов, - навсегда.

Снизу, с реки, раздались звуки гитар. Цыгане затянули:

- Милая, ты услышь меня..., - пароход загудел. Волк, легко, взбежал по сходням.

Она стояла на корме, в шелковом сарафане, сшитом в русском стиле, украшенном серебристыми кружевами, в такой же шали. Светлые волосы были сколоты шпильками, одна прядь выбилась и вилась на ветру. Волк закрыл глаза. Он все еще не верил, что Любовь теперь с ним, до конца его дней. Она раскинула руки, держа в них шаль, и Макс подумал:

- Будто птица. Сейчас сорвется и улетит в небеса. Как я ее люблю..., - от нее пахло цветами, темно-красные губы улыбались. Он опустился на колени. Ее мягкие, нежные руки легли на белокурые, теплые волосы, женщина наклонилась и обняла его. Шатер был закрытым, пароход оторвался от пристани. На Воробьевых горах их ждал пикник, с поварами из «Славянского базара», с кавказским шашлыком, французскими винами, икрой на льду, и корзинами фруктов. Макс, все эти дни возвращался на дачу с драгоценностями и дорогими безделушками. Он привозил белое бордо, виноград и ее любимые персики. Каждую ночь, целуя ее руки, Макс тихо говорил:

- Я отвезу тебя, куда ты захочешь, любовь моя. У нас будет огромный дом, слуги. Ты получишь все, что только пожелаешь..., - он решил, в Париже, заказать портрет Любови месье Ренуару. Волк любил его работы. Макс, несколько лет назад отправил распоряжение своим адвокатам связаться с дилерами, представлявшими импрессионистов. Он был уверен, что за этими художниками будущее. Сейчас в его банковском сейфе, в Париже, лежал с десяток картин, Ренуара, Моне и Мане. Макс напомнил себе, что в Париже надо непременно изменить завещание. По нынешним документам все его имущество, квартира, и банковские вклады отходили племяннику.

- У нас родятся дети, - счастливо думал Макс, слушая ее низкий стон, вдыхая сладкий, такой сладкий аромат горячего, нежного тела, - много детей..., Господи, - он все никак не мог оторваться от нее, - как я счастлив.

Любовь, первой ночью, смутившись, призналась ему, что никогда такого не испытывала.

- Так будет всегда, - Макс гладил ее распущенные, светлые волосы, целовал каждую прядь, - всегда, пока я жив. Мне никого другого не надо, кроме тебя.

- Не надо, - повторил он себе, слыша ее шепот: «Господи, как хорошо! Еще, еще, пожалуйста...». Она мотала головой, вцепившись руками в подушки. Алмаз в пасти змеи ослепил его, сияя в косом луче полуденного солнца.

- Она вся, как солнце..., - шелковое платье полетело на палубу. Любовь, приподнявшись, раздевала его. Макс уложил ее обратно на подушки, и застонал, едва почувствовав ласковое, нескончаемое тепло.

Макс не хотел думать ни о чем другом, кроме нее. Он отправил записку в Коломенское, предупреждая товарищей, что, по соображениям безопасности, должен покинуть Россию. Его багаж лежал в камере хранения на Брестском вокзале. Он не хотел вспоминать конверт, полученный от портье, в гостинице Дюпре. Макс торопился. Любовь ждала его на даче, он хотел зайти к ювелирам за подарком. Волк пробежал глазами письмо. Пан Крук приглашал его на встречу, сегодня вечером, в Петровском парке.

- К тому времени, - сочно сказал Макс, комкая бумагу, - мы с Любовью будем подъезжать к Смоленску. Пан Вилкас умер. Его больше нет, и никогда не будет, - он думал об отделении первого класса, с личным проводником, и бархатными диванами. Макс думал о парижских портных, что будут одевать Любовь, о мехах, которые он ей купит, о прогулках по Женевскому озеру, а вовсе не о пане Круке.

- Я его забыл и больше никогда не вспомню, - подытожил Макс. Он выбрал у Фаберже, оправленный в золото янтарный кулон, цвета волос Любови.

- Забыл, - повторил себе он, слыша песню, несущуюся над рекой. Цыгане сидели в трех лодках, что шли за пароходом. Макс опустил голову ей на плечо, заглушая поцелуем ее низкий стон. Корабль качнуло, вслед ему несся звон колоколов, над трубой вились чайки, рядом была Любовь. Она взволнованно дышала. Макс, устроив ее в своих руках, говорил что-то глупое, нежное, целовал теплый висок, мягкую щеку с легким румянцем.

- Я всегда, всегда буду с тобой, - пообещал он и увидел, как женщина безмятежно, счастливо улыбается.

- Вечером мы встретимся, - он окунул лицо в распущенные, пахнущие цветами волосы, - и больше никогда не расстанемся, моя Любовь. Никогда, - она прижалась к Максу, и одним легким, быстрым движением оказалась сверху. Любовь Григорьевна потянулась и откинула голову назад. Она ощутила его сильные руки у себя на талии. Задохнувшись, кусая губы, женщина сдавленно закричала. За шелком шатра звенели цыганские гитары, пароход шел вниз по реке.

Марта эти две недели провела между Петровским парком, Кузнецким мостом, и многочисленными московскими банями. Император приехал в Москву, центр города кишел жандармами. Марта появлялась на Тверской улице только несколько раз. Она знала, что Волк почти не заглядывает в гостиницу Дюпре. Марта видела экипаж с его саквояжами, въехавший в распахнутые ворота дачи в Петровском парке. Она думала, что зять и Волк где-нибудь встретятся, но потом поняла:

- Он занят, с царским визитом. Надо подождать.

Марта ждала.

Она, несколько раз, ходила на Хитровку, в простонародном наряде, но Саши Воронцова-Вельяминова больше не видела. Старший сын Федора Петровича тоже исчез. На Остоженке Николай не появлялся, и женщина решила:

- Должно быть, в столицу вернулся.

В парках ночевать было опасно, они прочесывались полицейскими. Марта, по своему паспорту, сняла комнатку с маленькой верандой на старой даче. Дом стоял в селе Всехсвятском, к северу от Петровского парка. Здесь жили те, кто хотел на лето выехать из города, но не мог себе позволить особняк в Сокольниках или Кунцеве. Дачку разделили на десяток клетушек. Хозяйка, замоскворецкая мещанка, поджимала губы, когда постояльцы жаловались на шум и очередь к оловянному рукомойнику. Марта, каждое утро, надевала трансформатион. Без него ездить в город было рискованно.