Родная старина - В. Сиповский

Кисель все свое красноречие пустил в дело, чтобы убедить Хмельницкого, обещал, что король увеличит число казаков до пятнадцати, даже до двадцати тысяч…

– Напрасно толковать, – отвечал Хмельницкий, – было бы раньше об этом говорить, а теперь уже не время… Я довершу то, что замыслил, – выбью у ляхов из неволи весь русский народ. Сперва я воевал за свою обиду, а теперь стану воевать за веру православную!.. Вся чернь по Люблин и Краков поможет мне… Двести, триста тысяч войска будет у меня под рукою! Орда уже стоит наготове!..

Выслушивая эти угрозы, паны-комиссары, как сами потом рассказывали, цепенели от ужаса. Но все-таки Хмельницкий, по неотступной просьбе их, написал условия мира. Они были таковы: по всей Руси уничтожить и самую память об унии; Киевскому митрополиту дать первое место в сенате после польского примаса; все должности на Руси предоставить православным; казацкий гетман должен зависеть только от одного короля; не дозволять евреям жить на Украине и не давать начальства над польскими войсками Иеремии Вишневецкому.

Королевские послы своею властью не могли подписать этих условий и, набравшись много страху, видя кругом себя злобу и вражду, уехали. Как ни скромны были требования Хмельницкого, но и они вызвали негодование в польском сенате: ослепленные нетерпимостью католики не хотели допустить и мысли об уничтожении унии. Польша стала готовиться к войне.

Готовилась и Украина. Пустели хутора, села, города. Снова поднимался народ, поднимался уже смело, решительно, с полной верой в успех: покидал крестьянин свой плуг, торговец – свою лавку, ремесленники – свои дела, мещане, горожане, должностные лица – все принимались за оружие. Презрение, насмешки и брань ждали тех, кто мог и не захотел бы идти на войну; только калеки, немощные старики, женщины и дети оставались дома. Хмельницкий распределял людей по полкам; всех их было 24: двенадцать на правой стороне Днепра и столько же на левой. Каждый полк получал в свое владение целую область, где казаки и располагались по городам и местечкам.

Главная власть над всем краем была в руках гетмана, при нем была генеральная (общая) войсковая старшина: обозный (начальник артиллерии и заведующий лагерем), есаул, писарь, судьи, хорунжий (главный знаменщик). Высшее место управления называлось войсковой канцелярией: здесь вместе с гетманом заседала вся генеральная старшина. В каждом полку была своя канцелярия и полковая старшина с теми же названиями, как и общая. Полки делились на сотни, в которых было управление, совершенно схожее с полковым. Сотни, заключавшие в себе нередко по нескольку сот человек, в свою очередь делились на курени. Таким образом, Хмельницкий распространил старое казацкое управление на весь край, подвластный ему.

В начале лета начались военные действия. Крымский хан привел многочисленное полчище на помощь Хмельницкому; по призыву его явились и донцы; все рассчитывали на окончательный разгром Польши и на хорошую поживу…

В Польше тоже усиленно готовились к борьбе, объявлено было посполитое рушенье [всеобщее ополчение], и военные силы всей страны собирались около короля. Одна армия уже стояла под Збаражем, чтобы помешать вторжению в Польшу.

30 июня [1649 г.] Хмельницкий осадил это войско. Поляки едва успели кое-как окопаться под городом и отбить первые нападения казаков и татар, которые после этого обложили со всех сторон польский стан, порешили истомить врагов беспрерывной пальбой и голодом. Вокруг польского стана был насыпан вал выше его, и с высоты стали бить поляков из пушек и ружей; поляки соорудили более тесные окопы повыше прежних и мужественно отбивались; но у Хмельницкого было гораздо более рабочей силы под руками, и скоро казаки насыпали такой высокий вал подле польского, что нетрудно было с него застрелить и собаку, по словам очевидца. Ни днем, ни ночью не было покою осажденным, – пули летели как град. Поляки принялись окапываться внутри своего укрепления: каждый из них, как они сами потом рассказывали, выкапывал себе нору и сидел в ней как крот… Попробовал Хмельницкий посредством мин добраться до поляков, но последние вовремя заметили это и отбили врагов. 26 июля казаки со всех сторон насыпали такой высокий вал вокруг польского стана, что никто из осажденных не смел и головы высунуть из своего окопа – тотчас убивали его наповал. Поляки начинали уже чувствовать недостаток пороха… Запасного оружия не было. Летний зной, теснота, гниение трупов людей и лошадей, которых не успевали вовремя закапывать, душили поляков; скоро не хватило и съестных припасов. Даже и паны питались кониной; но и ее не стало; пришлось есть кошек, собак, мышей, иные не брезговали и падалью, а не то ремни и кожу с обуви разваривали и ели.

А тут еще казаки издевались над несчастными.

– Скоро ли вы, Панове, – говорили они, смеясь, – чинш (оброк) будете собирать на Украине? Вот уже год прошел, как мы вам еще ничего не платили… А может, какую-нибудь панщину [барщину] придумаете? Вот от скота вы до сих пор ничего не брали…

Положение осажденных становилось уже невыносимым… Жолнеры роптали, приписывали свои беды гневу Божию за то, что в их войске были протестанты; более суеверные вспоминали, что был уже им недобрый знак: еще в начале войны молния ударила в древко знамени. Стали уже поговаривать о том, что лучше разбежаться; но всех еще сдерживал и воодушевлял мужественный Вишневецкий, – пробовал он даже войти в тайные сношения с ханом и склонить его на свою сторону, однако попытка эта ни к чему не привела. Не удались разные хитрости и Хмельницкому. Вишневецкий не менее его был искусен на разные военные проделки – несколько раз он обманывал падающих духом, убеждая их, что близка помощь, и те с удвоенными силами отбивали врагов.

Хан уже терял терпение и требовал, чтобы Хмельницкий скорее кончал дело.

– Гей, казаки-молодцы! – кричал Богдан, объезжая свое войско. – Вот что мне сказал его милость хан: если не дадим ему поляков, то сами пойдем в неволю в Крым.

Решено было взять польский стан во что бы ни стало приступом… При громе нескольких десятков пушек с гиком ринулись казаки на приступ с разных сторон. Катили и гуляй-городки (деревянные башни) к польским окопам. Поляки с трудом могли видеть в облаках дыма, – едва успевали они заряжать ружья, чтобы отбивать казаков, которые в иных местах прорывались чрез окопы и резали осажденных… Страх и отчаяние начинали уже овладевать войском. Польский стан был бы в руках казаков, если бы не Вишневецкий.

– Если кто только двинется назад, – кричал он с саблею в руке оробевшим, – тот или сам погибнет, или меня на месте положит… Не дадим сволочи потешаться над нами. Вперед!

Смелый вождь даже и робких увлекал за собою… Он кинулся из окопов, ворвался в толпу казаков, положил нескольких на месте, затем бросился на гуляй-городок, разогнал хлопов, подвигавших его, и зажег его…

Благодаря необычайным усилиям Вишневецкого польский стан был спасен и на этот раз; но казаки еще более увеличили свои окопы; польский стан до того был зарыт, что не осталось и узкого прохода для вылазки. «Неприятель, – говорит очевидец, – всех нас мог посчитать и перебить, как кур…» Поляки могли продержаться только несколько дней. Объявлено было, что большая награда будет дана тому, кто доставит королю известие о необходимости самой скорой помощи. Вызвался один шляхтич из приближенных Вишневецкого. С величайшими предосторожностями этот шляхтич прополз, как змея, среди спящих казаков, скрываясь в болотистых местах, в бурьяне, а когда миновал неприятельский стан, он пошел, сначала выдавая себя за русского мужика, затем прискакал на почтовых в стан короля…

Король в это время собирал войска. Медленно снаряжались отряды посполитого ополчения. Узнав о беде, какая грозит осажденным, король поспешил с двадцатью тысячами войска на выручку. Хмельницкий хорошо знал и о численности королевского отряда, и о всех движениях его: поселяне извещали казаков обо всем. Король прибыл к местечку Зборову близ Збаража. Здесь приходилось полякам переправляться чрез речку. Хмельницкий оставил пехоту продолжать осаду, а сам с конницей и татарами поспешил к Зборову. С одной стороны этого местечка был густой дубовый лес. Хмельницкий скрыл за этим лесом своих казаков и татар, так что никто из поляков не подозревал опасности. Чрез город протекал рукав реки Стрицы; поляки находились на правой стороне ее и готовились переходить на левую. Хмельницкий воодушевил своих словом.

– Молодцы! – говорил он. – Отцы, братья и дети ваши простирают к вам руки, молят о мщении за кровь их, безнаказанно пролитую. Церковь наша, поруганная и попранная поляками, взывает к вам, сынам своим, постоять за нее! Но не дерзайте поднять убийственной руки на его милость короля, помазанника Божия! Мы воюем против панов, наших мучителей, которые подвигли его на нас!

Утром рано 5 августа поляки начали переправу чрез речку. День был пасмурный и дождливый. В полдень, когда значительная часть войска переправилась, поляки спокойно расположились обедать… Вдруг из сторожевого отряда прибегают посланные, извещают, что из лесу напали на них татары, что нужна помощь… Сначала этой вести даже и не поверили, а когда увидели своих бегущих воинов, было уже поздно…Татары и казаки с оглушительным криком ударили на ошеломленных поляков, не знавших, что делать… Люди, перевозившие воза чрез реку, в страхе оставили их на мосту, загородили его так, что ни с той стороны нельзя было помочь пострадавшим, ни им спастись и соединиться со своими. Притом шел дождь, и туман был такой, что поляки, по словам современника, прежде могли чувствовать удары, чем видеть врага, наносившего их… Спасения не было, казаки и татары окружили всех и истребили вконец… На полмили кругом все поле покрылось шляхетскими телами; кровь струилась ручьями; до пяти тысяч дворян легло во время этого побоища, не считая слуг.