Госсмех. Сталинизм и комическое - Евгений Александрович Добренко

последней решается в пьесе тем же способом, что и споры двух старых буденновцев. Секретарь обкома объявляет победившей «Чесноковую линию»:

Галушка. А партейная же какая?

Степан. Вот такая.

Галушка. Выходит, Чесноковая?

Степан. Выходит, Чесноковая.

Галушка. Выходит, надо сдавать дела?

Степан. Выходит.

Галушка не просто «сдает дела», но заявляет членам правления, что новая линия, которую он только что отрицал, единственно верная:

Если против Чеснока выступит кто из правления, то и вовсе нас заклюют, и правильно сделают, потому Чеснок теперь не Чеснок — сосед мой, а партейная линия, а я за нее клинком дрался в гражданскую и против нее, что бы ни было, никогда не пойду! В курсе дела?

Такое безоговорочное принятие партийной линии и было единственно правильным.

Почти теми же словами через десять лет закончит свою карьеру председателя Галушка послевоенного образца — Романюк из «Калиновой рощи». Матрос Ветровой сформулирует смысл противостояния:

Романюк. А какой же, по-твоему, настоящий коммунист?

Ветровой (спокойно). Тот, кто навсегда в своей душе распрощался с мужиком.

Романюк. А чего мне с ним прощаться, что я — из графов?

«Мужик» для Ветрового — это кулак, куркуль. Именно такие черты проявляет думающий только о «личных усадьбах колхозников» Романюк. Мало не быть «из графов». Нужно проявить несвойственное мужику коммунистическое отношение к собственности. С другой стороны, «хозяйственность» председателя камуфлируется под заботу о колхозниках. Поэтому председатель-кулак — это одновременно и объект сатиры (как носитель частнособственнической психологии), и объект прославления (крепкий хозяйственник). Последнее стало выражением бессилия колхозного строя перед естественными экономическими законами (материальные стимулы, оплата по труду, хозрасчет и т. д.). Однако, идя на уступки естественным экономическим законам, нельзя было уступать в риторическом оформлении колхозной жизни.

Если мелкобуржуазность довоенного Галушки была потешно-буффонная, то послевоенная колхозная комедия рисовала колхозного председателя — мелкого буржуа все более серьезным препятствием к развитию «коммунистических начал жизни». Так, в зажимистом председателе Королеве из комедии «В Лебяжьем» уже отчетливо просматриваются ухватки не только «крепкого мужика», но — кулака. Ковалев руководит богатым колхозом с электростанцией, тогда как у его соседей нет даже молотилки. Соглашаясь им помочь, он думает, как настоящий капиталист, лишь о собственной выгоде: «Семь процентов от обмолота — в наш колхоз. Не задаром же!» При этом весь его азарт идет от тщеславия провинциального купца: «Я семнадцать лет председателем. Мой колхоз — жизнь и кровь моя. Гремел он по всей области и будет греметь!» «Греметь, греметь…» — иронически повторяет за ним молодая колхозница. Единственным стимулом к соревнованию, утверждает автор, является пустая амбиция и кичливость.

Молодой инженер Озеров предлагает план строительства плотины и второй электростанции: изменив направление движения воды, можно усилить напор, оросив земли. У бедного колхоза хорошие земли возле реки, но ему эти работы не под силу. Однако Королев не хочет слияния и укрупнения колхозов (политика, проводившаяся Сталиным после войны): «У меня хозяйство какое? А у них? Ни кола ни двора! Объединяться — с кем? Ты знаешь, сколько этот „Пахарь“ должен государству? Не подсчитывал? А я подсчитал!.. Отдайте мне приречные земли, только тогда будем там строить плотину», — заявляет он. На упреки парторга, что бедный колхоз «вперед тянуть надо», Королев отвечает, что там «мастера баклуши бить».

Чем дальше, тем больше Королев демонстрирует «старое отношение к жизни». В отличие от немощного Панталоне, он еще крепко стоит на ногах, но так же скуп и так же препятствует счастью молодых. Однако любовная коллизия решается через соцсоревнование. И здесь оказывается, что соревновательность молодежи держится совсем на иных основаниях. Молодым чужд узкий практицизм и эгоизм Королевых. Невеста отказывается уходить в колхоз жениха, заявляя: «Раз нашему колхозу трудно — я из него никуда не пойду. Технике малы прежние колхозы, которые врезались клиньями друг в друга. Надо распахивать межи».

Панталоне стар. Влюбленные молоды. Но их конфликт не поколенческий. На стороне молодежи — партия в лице парторга, объясняющего старику Прокопычу («в коммунизм идущий дед») правоту молодежи:

Надежда Васильевна. Вспомнила, вспомнила. (Находит книгу.) Вот тут красным отмечено. (С гордостью и радостью.) Слушай, Прокопыч. «До последнего времени внимание колхозных работников было сосредоточено на организации крупных колхозных единиц, на организации так называемых „гигантов“, причем „гиганты“ нередко вырождались в громоздкие бумажные комендатуры, лишенные хозяйственных корней в деревнях и селах… Теперь внимание работников должно быть заострено на организационно-хозяйственной работе колхозов в деревнях и селах. Когда эта работа покажет надлежащие успехи, „гиганты“ появятся сами собой».

Прокопыч. Сталин?

Надежда Васильевна. Сталин. Статья «Ответ товарищам колхозникам».

Прокопыч. Максим-то, выходит, у Сталина вычитал?.. Значит, Васильевна, время сливать?

Надежда Васильевна (поднимает книгу). Все ясно!

Парторг выступает здесь в роли медиума, который передает пророчество, исходящее от вождя, предвидевшего на двадцать лет вперед. Упрямому Королеву она заявляет: «Я колхозы создавала, в меня кулаки стреляли, помнишь? А укрупнение колхозов наших — это, пожалуй, продолжение коллективизации». Стоящего на пути к счастью молодых (именно в объединенном колхозе найдут они его, разрешив актуальную для них проблему того, кто в чьем колхозе должен жить) советского Панталоне сметают с пути не только дзанни (инженер, передовые колхозники, молодежь), но и партия.

Каков же статус советского Панталоне, мешавшего счастью всегда побеждающей молодой жизни? В комедии дель арте, где классовый характер сатиры, направленной против венецианского купца (Панталоне) или болонского юриста (Доктор), был очевиден, народная комедия утверждала победу демократических начал. Колхозная комедия, как кажется, делает то же самое:

Королев. И когда я колхозников «Красного пахаря» лодырями называл — не помню. И за это попало! Разве я не понимаю, что народ у нас везде одинаковый, что всё от руководителей зависит?

Надежда Васильевна. Верно, да не совсем. Руководители-то в нашей власти? В нашей! Стало быть, нельзя давать им зазнаваться, воображать из себя правителей. Это все от нас зависит!

В этом «нас» Королева явно нет. Там вообще нет так называемых хозяйственников. Зато там есть парторги. И главный среди них, несомненно, Сталин. Дзанни превращаются в помощников партии по контролю за руководителями. За это им позволяется думать, что они разделяют власть с парторгом. И здесь содержится основная уловка колхозной комедии: руководство в ней распадается (по формуле Твардовского) на две половины — «отставший зам, растущий пред», — тогда как в реальности ничего подобного не происходило: руководители находились во власти… руководителей — именно в этом смысле власть была «нашей». И подобно тому, как глава партии