Госсмех. Сталинизм и комическое - Евгений Александрович Добренко
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Это был чистый водевиль. Но причиной успеха было не столько освобождение водевиля от наскучившего идеологического антуража, сколько воспринимаемая всеми как «развязная» и «несносная» Павлина, «разбиравшаяся» с непрошенными кавалерами самыми радикальными средствами и побежденных в плен не бравшая.
Колхозная комедия отличалась от водевиля тем, что драматическая пружина в ней заменялась идеологической, а действие двигалось разворачиванием не столько комедийной, сколько идеологической коллизии. Когда после смерти Сталина идеологические рестрикции ослабли, Софронов поставил в центр комедии гендерный конфликт, который он открыл для себя в качестве источника комического еще в первой своей комедии «Московский характер» (1948), изображая слабых, а то и жалких мужчин, побежденных сильными женщинами. Центральный конфликт этой производственной комедии между мужем и женой, директорами двух московских заводов, завершался победой женщин, включая депутата Верховного Совета, секретаря райкома и работниц текстильной фабрики, которые здесь всецело доминировали.
Если главный герой пьесы Потапов противостоял требованиям жены и начальства, которое было всецело на ее стороне и также состояло из одних женщин, то его плановик Зайцев присутствовал в комедии специально для того, чтобы получать тумаки, полагавшиеся его «хозяину». Это был типичный перестраховщик, подхалим и трус в маске Арлекина, что и придавало комизм обычной производственной пьесе. Оказавшись в кампании женщин-начальниц, он вел себя, как загнанный заяц. Те же, напротив, с ним не церемонились, играя, как кошки с мышкой.
Павлина не просто соединяла всех этих женщин-начальниц в одном лице, но была лишена их номенклатурной выдержки, тогда как мужчины (с фамилиями, как на подбор: Соломка, Чайка, Пчелка, Слива) оказались в «глухой обороне». В Павлине всех пугало ее острословие, которое было тем доходчивее, чем примитивнее:
Пчелка. С вами, красавица, и десять раз приятно поздороваться. Это говорю вам я, Андрей Пчелка.
Павлина. Смотри, Пчелка, чтоб жало кто кипятком не ошпарил.
Хотя юмор самого Пчелки не более изыскан, его афоризмы (типа «Борщ кубанский, бифштекс испанский», «Я на это меню — хоть кого заманю») лишены агрессивности. Не то Павлина, которая никому «не дает спуску», отвечая на каждую реплику оппонента. А ее оппонентом становится любой собеседник, в котором она усматривает покушение на свою свободу и которому стремится надерзить, якобы защищая свою ранимую душу.
«Стряпуха» имела оглушительный успех. Она шла практически на всех сценах страны. Так, в 1960 году ее сыграли в 175 театрах 4637 раз. Для сравнения: это был год столетия А. П. Чехова, внимание к его пьесам резко увеличилось, и «Дядю Ваню» (из чеховских пьес она занимала первое место по популярности в репертуаре театров) в 47 театрах сыграли 667 раз[1040]. Софронов сумел капитализировать этот успех. И следом за «Стряпухой» появились «Стряпуха замужем» (где Павлина стала директором станичного ресторана), затем «Павлина» (где она уже директор совхоза), наконец «Стряпуха-бабушка»…
Софронов чутко уловил массовый запрос на колхозную комедию, оставив ее водевильный каркас и избавив ее от громоздкой идеологической надстройки. Но когда этот каркас обнажился, нестерпимая ходульность, почти пырьевская безвкусица и китч, которые камуфлировались политической корректностью и фантастическими мотивами сталинской колхозной комедии, стали бить в глаза. Однако массовый зритель, вкусовой порог и запрос которого Софронов интуитивно угадывал, был падок на грубый юмор комедий, действие которых вращалось вокруг донжуанских похождений станичных кавалеров, раздававших тумаки языкатых поварих и сальных шуток деревенских дурачков. Чтобы представить себе уровень этого юмора, достаточно послушать частушки, которыми пересыпана комедия Софронова:
Пчелка (поет и играет).
Приезжала к нам в станицу
Городская барышня;
У нее в угле ресницы,
Губы, как боярышник.
Таисья и Наталья.
Мне теперь других не надо,
Никакого цветика!
Ах, помада ты, помада,
Столичная косметика!
Все мужчины в комедии — глупцы и недотепы, которые, хотя и думают, что умны, оказываются легко обманутыми женщинами. Так, «первый парень на селе» аккордеонист Пчелка, который гуляет сразу с двумя девушками и все время поет им песни о любви, объясняет свое поведение тем, что Таиська и Наташка, две лучшие подруги, «ходят, как связанные» и «их никак не отобьешь друг от дружки», поэтому ему приходится ухаживать за обеими и обеим говорить «красивые слова» — «чтоб одна не обижалась, а другая не зазнавалась». Однако когда он решает сделать предложение одной из них, оказывается, что обе его не любят и сами использовали его для того, чтобы возбудить ревность у своих женихов.
Но jeune premier — ухажер, а затем муж Павлины, Казанец. Она «крутит» отношения с Чайкой для того, чтобы вызвать ревность Казанца, которого любит своей непростой любовью. Их отношения мучительны для обоих, полны надрыва и истерики. Бесконечные сцены ревности и объяснения должны, однако, быть пронизаны «светлым чувством» и оставаться смешными. И Казанец действительно смешон в своей ревности. Он жалуется Павлине на последствия ее агрессивного поведения: «Неделю в хате сидел — синяки сводил, ждал, пока пластырь с башки снимут. Ничего себе баба — за один поцелуй такое смертоубийство сотворила… Аполовник об голову переломила!» Он стал посмешищем для всех: «Девки смеются — со вдовой не справился! Хлопцы Степаном Аполовниковичем называют. Ребятишки игру изобрели в „казанца“». Жалеющая незадачливого ухажера Павлина спрашивает сквозь улыбку: «Это как же — в „казанца“?» Оказывается: «Завязывают глаза — и все лупят прутом одного, а тот должен узнать, кто ударил. Кого лупят — тот Казанец. Сотворила ты мне известность, на весь район. Популярная личность теперь». Он просит ее никому не рассказывать о происшедшем между ними в том колхозе, из которого они оба прибыли на новое место: «Павушка, об том и я хотел просить… Если кто узнает, что ты на моем черепке ширпотреб проверяла, меня же смехом изведут отсюда… Уборочная в разгаре. Заработать надо! Любовь все одно прошла…»
Но любовь не прошла. Павлина мечтает о «большой любви», на которую Казанец не способен. Его любовь питается ревностью, которую сама Павлина искусно в нем вызывает, страдая от нее, но и нуждаясь в ней: именно во время приступов ревности Казанец способен на выражение своего чувства, подтверждение которого ей постоянно требуется. Он то отказывается от объяснений с ней («Нет, нет и нет! Даже если будет в ногах валяться, за сапоги
